Страшный дар
Шрифт:
– Ну, чего-то такого я и ждал. Только надеялся, что он решит, будто мы удрали в Дувр, а оттуда в Кале. А он оказался умнее. Как думаешь, Нест, он нас уже выследил?
– Сомневаюсь.
– А зачем он тогда околачивается в Линден-эбби?
– Мне кажется, у него какие-то счеты к моему дядюшке.
– Да брось. Твой дядюшка ведь пастор? Значит, тоже святоша, одного поля ягоды. Скорее уж оба замышляют что-то против нас всех.
– Ничего подобного! Мистер Линден совсем не такой. Он строгий, конечно, зато он истинный джентльмен. И очень красивый, – неожиданно
Ронан пробурчал что-то себе под нос и раздраженно выплеснул чай.
– А по кому твой отец носит траур? – спросила девушка наобум, лишь бы разрядить ситуацию.
– Он что, траур носит? – заинтересовался Ронан. – Наверное, тетушка Джин преставилась. Теперь чертей в аду дрессирует.
– Ронан, ну как так можно?
– Еще как можно. Тетушка Джин воспитала отца и меня пыталась воспитывать. Каждый год меня ссылали к ней в Эйршир, пока… – Ронан замялся, – пока она сама не отказалась меня принимать. Ну и ладно, было б о чем сожалеть. Тоска зеленая всю неделю, но самый кошмар – воскресенье. Такая тишина стояла, что хотелось заорать, просто чтоб убедиться, что еще не помер. Никаких забав, только чтение Библии. Вот почему стрелять из лука в воскресенье – это забава, а хлестать меня розгой – нет, при том, что улыбочка у тети Джин была от уха до уха?
Агнесс оглянулась на Мэри, которая свернулась на овчине спиной к ним и, кажется, спала. Как хорошо, что она не разбирает слова.
– И что ты будешь делать?
Ронан сидел так близко, что она чувствовала его запах – пота, дыма и горьких трав.
– Мне нужно вернуться в наш особняк, – прошептал он, – найти тот сундук и посмотреть, что в нем. Сдается мне, там какие-то бумаги. Что-то, что имеет отношение к моей матери. Справка о крещении, или завещание, где она упомянута, или выписки с банковских счетов. Я ведь даже не знаю, в каком приходе она родилась и есть ли у нее семья. Отец никогда не упоминал ее прошлое, а матушка говорила, что она откуда-то с севера, из Шотландии. А что, если она богатая наследница? Представляешь, Нест? Вдруг отыщутся родственники, которые смогут ей помочь?
– Ты должен быть…
– …очень осторожен. Знаю. Если меня схватят, то завербуют во флот в лучших традициях старой Англии – веслом по затылку, а очнусь уже где-нибудь посреди Атлантики. А мать запрут в Бедламе. Поэтому я сижу тут вторую неделю и пытаюсь сообразить, что же мне, черт побери, делать… Ой.
На самом деле Мэри не спала, а сосредоточенно отрывала от шкатулки раковины. Оторвав последнюю, она столкнула облезлую коробку на пол и разложила на овчине свои сокровища.
– Извини ее, ладно?
– Пустяки. Если ей нравится, я еще ракушек принесу, – расщедрилась Агнесс, но взяла на заметку, что ничего трудоемкого из них лучше не делать.
Мэри вряд ли оценит.
5
Раковины, думает Мэри.
Когда она в последний раз их видела?
Да, именно тогда. На пляже в Брайтоне.
Королевский павильон ей быстро наскучил. Белые купола раздувались от собственной важности.
Она идет на крики чаек.
Море. Уже совсем близко.
Мэри ступает на песок, хрустит хрупкими белыми ракушками, морщится при виде скомканных кульков, рыбьих хребтов и кучек навоза – ими усеян весь пляж. Грязно. И так шумно. Смеются взрослые, дети играют в чехарду, перемазанные ваксой певцы горланят негритянские песни. Повсюду люди. Утыкали море пирсами и засорили купальными каретами. Поднялась бы волна и смела их всех, но Мэри смиряет гнев.
Не думать так. Люди здесь главные. Здесь и везде.
Закрыв глаза, она ступает в белую полоску пены. Скользит вперед. Море лижет ей ноги и мягко, но настойчиво развязывает чулки. Они наполняются водой. Мэри снимает их и вместе с башмаками отбрасывает подальше.
– Эй, миссис, вы куда? – гаркает дебелая тетка, которая помогает купальщикам спускаться в воду. – Переодеться не угодно ли?
Несмотря на ранний май, в море плещутся закаленные дамы. Бродят туда-сюда, приседают, но плавать не могут – мешают шерстяные, потяжелевшие от воды платья. У некоторых кромка обшита гирьками, чтобы не всплыли юбки.
Глядя на несуразные балахоны и купальные чепцы, Мэри рассмеялась.
Разве так купаются? Сейчас она им покажет!
Перчатки летят вслед за чулками. Торопясь, ломая ногти, она рвет крючки не спине. Прогулочное платье из золотистого плотного шелка, с бахромой на рукавах, кажется таким дурацким. Как она носила этот чехол? Да еще столько лет.
Со всех сторон к ней спешат люди. Кто-то свистит. Тетки-банщицы гогочут, хлопая себя по бедрам. Вот умора! Подгуляла, поди. Залила глаза. А с виду приличная леди. И как только таких пускают в общественные места? Ведь дети же!
Кто-то обнимает ее за плечи, прижимает к себе, заслоняя от брани. Ронан. Он нашел ее.
– Давай уплывем отсюда, – шепчет она ему в ухо. – Подальше от них.
– Не надо, матушка, – стонет он. – Ой, что же я натворил.
Ронан шарит по ее спине, пытаясь застегнуть платье, но никак не может подхватить крючки. Мешают перчатки. В них у него плохо гнутся пальцы. А снять не может.
Мэри хватает сына за руку…
…и видит его впервые, сквозь пелену слез. Над ней склоняется доктор, показывая ей красного липкого младенца. Тот сучит ножками и ловит воздухом рот.
– Поздравляю, мэм, – говорит доктор, но как-то неуверенно. – У вас родился сын.
Молчание.
Рядом появляется мистер Хант. Его голос звучит глухо:
– Это человек? Или… что это вообще такое?
Ребенок начинает кричать, и Мэри чувствует, как в этом звуке тает ее боль, как он обволакивает и согревает ее, как исцеляет разорванную плоть.
Мистер Хант зажимает уши.
– Нет! – хрипит он. – Нет, нет, нет! Обычные дети так не кричат!