Страшный суд
Шрифт:
А Петр возьми да и обнародуй мазепины тайные цидулкик предводителю шляхты, тут запорожцы и смекнули, чего стоит их бывший гетьман, партократ батуринского розлива.
— Он думой думу развивая, верней готовит свой удар, — проговорил Мазепа, проглотив разжеванный кусок сала, — в нем не слабеет воля злая, неутомим преступный жар…
Остановившись, Мазепа хотел произнести еще и знаменитые пушкинские слова о том, как луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет, но слов этих вымолвить ему не удалось.
Голова гетьмана-прапорщика возникла в перекрестие оптического прицела.
Тот,
Но тому, кто готовился нажать спусковой крючок, хорошо было известно, что перед ним один из тех, кто принимает участие в смертельном шантаже века. И товарищи помощника адмирала Нахимова, каперанга Стаса Гагарина, недавно еще дравшегося на самых дальних наших островах, его верные друзья из таинственного ВЗОРа, взяли сейчас в прицелы охранников украденной атомной бомбы и ждут, когда Стас Гагарин выстрелит первым.
Александр Македонский с группой захвата терпеливо караулил этот выстрел, чтобы первым рвануться в тайное хранилище и обезвредить ядерных шантажистов.
Когда молодой штурман прибыл на Украину, разведка посланцев Зодчих Мира установила уже, где укрывают боеголовку. Остальное было делом специальной техники и испытанных средств, которыми вооружили его группу надежных парней из Высшей Защиты оскорбленной России.
Пришелец из якобы застойногошестьдесят восьмого года потянул было за крючок, но гетьман-шизофреник метнулся от стола с недоеденным салом и скрылся на мгновение, продолжая декламировать пушкинскую «Полтаву».
Стас Гагарин вздохнул и расслабился.
«Ладно, — спокойно сказал он себе, — подождем малость, Одинокий Моряк… Недолго дергалась старушка… Ага!»
Движение недоевшего сало Мазепы продлило его подлую жизнь ровно на тридцать секунд.
Вместе с Отцом народов мы отвели Лёву домой, чтоб сдать на поруки Елене, товарищ Сталин подождал меня у девятого дома на улице Солнечной, затем предложил прогуляться мне с ним в Одинцово, где в гарнизонном Доме офицеров Агасфер оборудовал запасную для нас резиденцию в шахматном клубе.
Это была просторная, метров на сорок квадратных, комната-зала, уставленная столиками с клетчатой крышкой на каждом, и только два сиротливых стула ютились в помещении. Остальные, как и шахматные фигуры с часами, либо спрятали, чтоб не растащили, либо успели уже местные культуртрегеры разворовать.
Пустынно здесь было и неуютно.
Но Вечный Жид тянул сюда суперсвязь, галактический телефон и видео-контакт с Зодчими Мира, наверное, и о комфорте полагал озаботиться позднее.
Время тянулось занудливо и тягомотно. Я старался не показать собственного нетерпения перед вождем, не хотелось терять лица перед Иосифом Виссарионовичем, вид у которого был невозмутимым, что соответствовало привычному облику Отца народов.
Меня вдруг осенила мысль-открытие: я давно уже
— Извините, Иосиф Виссарионович, но кажется вы перестали баловаться табачком, — нерешительно спросил я, боясь показаться не вполне тактичным, но успокаивая себя тем, что любознательность моя от желания как можно полнее представить русским людям Вождя всех времен и народов.
— Бросил, понимаешь, — закашлялся товарищ Сталин. — Заметили, значит, дорогой сочинитель? Я ведь и за несколько месяцев до моего убийства в Кунцеве с куревом, понимаешь, завязал…И весьма гордился этим, как гордитесь — и вполне справедливо! — тем, что второго мая 1985 года отказали Жидкому Дьяволу во власти над собой. Одним усилием воли, понимаешь!
— Мне о вашем решении бросить курить читатель «Вторжения» написал, — сообщил я Сталину. — Дескать, не изображайте вождя с трубкой! Он отказался от нее еще при жизни, а уж после смерти не должен курить, это точно…
— Прав он, ваш читатель. Пристрастие к табаку — скверная, понимаешь, привычка. Бросить курить, я молчу уже об алкоголе, никогда не поздно… Это я, товарищ Сталин, вам говорю!
— С другой стороны, время нечем скоротать…
— А ежели в шахматишки, понимаешь, схватиться? — предложил Иосиф Виссарионович. — Не желаете?
Он сунул руку в левый карман френча и достал оттуда миниатюрную коробочку дорожных шахмат.
Я вспомнил, как в романе «Вторжение» вождь рассказывал мне, что первое место по шахматам держит на Том Свете Никита Сергеевич Хрущев, а сам Сталин тоже на каком-то близком к лидеру месте, и подумал о том, что противник из меня хреновый, только и знаю, по каким правилам перемещать на клетчатой доске фигуры, не больше.
— А ничего, — утешил меня вождь, — мы старую, понимаешь, партию разыграем… Хотите за Николая Ивановича Ежова сыграть?
— Это в каком, понимаешь, смысле? — подозрительно глянул я на расшалившегося вождя.
Товарищ Сталин заразительно, от души расхохотался. Такого искреннего смеха я у него прежде не наблюдал. Вождь всегда смеялся сдержанно, как бы покашливая, и Папа Стив неоднократно упоминал про это.
Слезы выступили на глазах Отца народов, но товарищ Сталин будто не замечал этого вовсе.
— Ну и Гагарин, ну и уморил вождя! — не унимался Иосиф Виссарионович. — В обыкновенном, понимаешь, смысле… Вы будете играть черными, за наркома Ежова, а я, естественно, белыми, за себя самого… Однажды мы эту партию сыграли с главой НКВД, году эдак в тридцать шестом… Правда, вовсе не это стоило ему головы. Так что вам, Одинокий Моряк, безобидная игра ничем не угрожает.
Потом я узнал, что проиграли мы партию, записанную во время оно и невесть как угодившую во французский Шахматный словарь, выпущенный в 1967 году. Но это было потом, а теперь, в ожидании результатов разыгрываемой без нашего участия ответственной операции Гражданской войны, мы выбрали, как и в те далекие времена, сицилианскую защиту.
Игра началась с этих ходов:
1. е4 с5 2. Kf3 d6 3. d4Cd 4.K:d4 Kf6
5. Кс3 Kbd7
— Именно так, — заметил Иосиф Виссарионович, — играл впоследствии Тигран Петросян… Я обратил на это внимание, когда следил за шахматными турнирами в Москве.