Страшный суд
Шрифт:
Ха танцует с распростертыми, как крылья, руками. В этом движении, в этом изгибе рук проскальзывает схожесть с прошлогодней шалуньей. Она улыбается мне через плечо. С ее матерью мы обмениваемся безмолвными улыбками.
У меня не было сестры. Я не рожала. Смерть не витала над моими детьми. А женщина смотрит на меня так, словно я прошла через все это и все знаю, так же как и она.
Тень моей Ха танцует. Хилость и рахитичность исчезают, растворенные в грации.
Если бы мог вечно длиться этот танец! Но крылышки замирают и опускаются вниз.
Становлюсь перед девочкой, высокая, как стена, и заслоняю ей небо. Она все еще меня не боится, потому что мать ее рядом.
— Пора двигаться, а то нас ждет длинная дорога, — заговариваю тихим голосом, чтобы не испугать девочку.
Ручка доверчиво угрелась в моей, словно я ввожу ее в сказку. И с этого мгновения она ведет меня.
— Давайте поторопимся! — говорит Ке.
Ручка меня тянет наружу. Иду послушно. Переступаю порог и вхожу в другую жизнь, в другую себя.
Снаружи меня встречает ослепительное утро. Мгла растаяла под лучами солнца. Призрачный дым превратился в мир, перенаселенный багрянцем, растениями, людьми. И больше всего — детьми. Отовсюду нахлынули мальчишки, городские и деревенские, эвакуированные и местные, чтобы проститься с Ха. Я бы не смогла пробить себе дорогу через их кричащую массу, если бы меня не тянула вперед нетерпеливая ручка.
Ха уезжает далеко, за детские представления о дали. Провожают ее товарищи, бегущие вокруг с криками и толкотней. Под яркими солнечными лучами вижу ее более живой и знакомой.
Смеющаяся вся — от верхушки своего «конского хвоста» до порванных сандалий, — устремленная вперед, спотыкающаяся о детей, которые наваливаются на нее, чтобы прикоснуться к ней в последний раз, она идет прямо в неизвестность.
И все больше отстает от нас ее мать.
Безмолвная восковая рука нам машет, благословляя как со старинной иконы. Детская ручка ей отвечает, рассеянно высунувшись на ветер, образовавшийся уже от движения «джипа».
Этим утром едем в Ханой. Ха с любопытством глядит вокруг. В первый и в последний раз она видит свою родину.
Пейзаж с преобладанием воды. Буйвол в тине и воде рисового поля по самую спину. Девочка, усевшись на буйвола и держась одной рукой за его рог, другой выдергивает какие-то корешки.
Узкобедрые, плоскогрудые силуэты работающих людей. Островерхие соломенные шляпы. Согнутые спины. Люди сажают рис. Как они нежны с ним, берутся за стебельки, словно за детские пальчики. Рисовые поля полны пиявок. Ноги кровоточат.
Девушка корзиной перебрасывает воду с нижнего поля на верхнее. Она поит рис и водой и своей молодостью, черпая и выплескивая свое отражение в воде.
Смотри в последний раз на свою землю!
«Джип» движется по узкой дороге меж двух болот. Впереди показывается повозка, нагруженная чем-то доверху. В нее впряжен веревочной упряжью молодой человек. Сзади тележку толкает
Но молодые люди не сердятся. Они как будто даже рады встрече. Разглядывают, но с доброжелательным любопытством. Оттаскивают свою тележку в болото, где она глубоко вязнет одним колесом. «Джип» проходит впритирку. Молодые люди улыбаются нам.
Смотри в последний раз на улыбку своей родины!
Ветерок доносит нежное благоухание лотосов. Их белые чаши застилают болото и поглощают его тяжелый, отравляющий дух.
Вросшие корнями в грязную тину, со стеблями, покоящимися в воде, лотосы на воздухе раскрывают свои царственные цветы. Трудное существование в трех стихиях.
Утро разворачивается в небе как яркий веер. Я бы не уловила всех бесчисленных оттенков восхода, если бы они не отражались в воде.
Вода мне преподносит их словно еще более тонкими, трепетными, интимными. И еще более неуловимыми. Но в этом и состоит их главная прелесть.
Смотри в последний раз на красоту своей родины!
Надо проехать по узкому бамбуковому мостику, заменившему стальной мост, чей перебитый хребет виднеется над рекой справа. «Джип» пробирается по деревянным перекладинам, как по клавишам.
Посреди мостика мы встречаемся с пожилой женщиной, несущей на голове плоскодонную корзину с красноватой землей. Не можем разъехаться и разойтись. Женщина молча соображает и возвращается назад к началу моста. Становится в стороне, пережидая, пока проедем. От тяжести она окаменела как колонна. Но ни один мускул на лице не выдает досады или нетерпения.
Как раз у конца мостика в «джипе» что-то заело. Шофер бросается под машину. Я бездействую. Статуя с корзиной на голове ждет, не шелохнувшись.
Смотри в последний раз на терпение своей родины!
Вот мгновение, о котором я так долго мечтала. Остаемся с Ха наедине в отеле в Ханое. Стоим одна против другой.
Что же дальше?
Говорит мне что-то похожее на «чик-чирик». Отвечаю ей по-болгарски вопросом:
— Что ты мне чирикаешь, птичка?
Смотрит на меня испугавшись. В это мгновение она открывает, что можно разговаривать не понимая. Это ошеломляет ее таким громовым ударом, что парализует язык. Онемела. Раз кто-то может не понимать, что ты ему говоришь, и раз ты не понимаешь, что он тебе говорит, тогда слова не заслуживают никакого доверия. И целых три месяца ребенок не произносит ни слова.
Потом, когда слова чужого языка начинают сами возникать из ее уст, не могу ее узнать. Она, оказывается, болтушка! Для меня останется непроницаемой загадкой, как это она молчала столько времени, какая сила и воля собрались в ней, чтобы задавить в себе вопросы, восклицания, недоумения. И когда? Во время путешествия на другой конец света, при столкновении с совершенно незнакомой и непонятной жизнью. И как она вынесла перегрузку неразделенности?
Начинаю повторять ошибки веков.