Страсть сквозь время
Шрифт:
Кеша вновь исчез из комнаты.
— Так кто-нибудь ответит на мой вопрос? — сердито проговорил Сташевский. — Что ела эта пани в последнее время?
Польский акцент в его голосе стал вдруг резок.
— Ела она мало, — торопливо сказала Лидия. — Грибы в основном и мед.
— Грибы?! Мед?! — вскинул голову Сташевский. — Много? Часто?
— Да каждый день, — испуганно шепнула Лидия.
— Criminels! Bandits! Rustres! [23] — простонал Сташевский. — Ладно, кто мне расскажет относительно стула?
23
Преступники!
— Фоминична! — скомандовала Лидия, доставая «лепаж» из кобуры. — А ну иди сюда!
Доктор покосился на нее и сделал какое-то странное движение губами. Лидии показалось, что он с трудом подавляет смех… Хотя чему тут было смеяться, на самом-то деле?!
Глава 18. Мечты и их крушение
Уже рассвело, когда вконец измученная Лидия притащилась, чуть ли не держась за стены, в свою комнату и вяло принялась раздеваться. Рядом бестолково суетилась Нюшка. Лидия шевелилась, как сонная муха. Нюшка и еще одна горничная девка — кажется, звали ее Агаша, Лидия сейчас точно не могла вспомнить, — принесли горячей воды, поставили на пол корыто и искупали Лидию, как малое дитя. Наконец она забралась под одеяло, мечтая только об одном: уснуть, немедленно уснуть. Эта ночь, безумная эскапада с похищением доктора Сташевского, а потом то, что он устроил ради спасения Ирины — промывание желудка и прочие мучительные, малоэстетичные процедуры, в которых ему, как оказалось, помочь не в силах был никто, кроме Лидии (Фоминична брякнулась в самый что ни на есть дамский обморок, когда увидела направленный на нее пистолет, да так и пребывала в бесчувствии по сю пору), — все это не просто изнурило ее, но словно бы вытянуло из нее остатки жизненных сил. Хотелось не просто лечь и уснуть — хотелось погрузиться в некое подобие летаргуса, да не на одни сутки… пусть даже сочтут потом мнимоумершей! Лидия готова была на все, только бы лечь, вытянуться и изгнать из памяти мельтешение безумных картин этой ночи.
— Подите, подите… — пробормотала она, еле ворочая губами, с неудовольствием слыша, как Нюшка елозит по полу тряпкой, вытирая лужи. — Не мешайте, я сплю, сплю…
Девки вышли, осторожно прикрыв за собой дверь. И сон тотчас поплыл, поплыл, и зацепился за ресницы Лидии, словно облачко — за ветви высокого леса, и начал заволакивать сознание блаженной серой, плюшевой, уютной, непроницаемой мглой, как вдруг раздался резкий звук — снова открылась дверь, и Лидия проворчала, почти не владея онемевшими губами:
— Кто-о та-ам?..
Ей самой показалось, что голос ее прозвучал жалобно-жалобно, и еще хотелось добавить: «Оставьте меня в покое, Христа ради!» — но тут слуха ее коснулся голос:
— Это я, — и ей почудилось, будто сон с нее содрали одним рывком, как одеяло.
Села, ознобно трясясь. Нет, одеяло было на месте, и все равно дрожь пронизала, когда поняла: это не только голос Алексея, это он сам!
Отвела с лица спутанные волосы, спросила отчужденно:
— Что-то опять с Ириной?
— Нет, она спит, — пробормотал Алексей. В полусвете сумеречного утра он был бледен и казался печальным — таким печальным, что у Лидии сердце сжалось.
— Ничего не случилось? Правда?
— Ничего, — пожал он плечами. — Кроме того, что этот француз измучил ее до полусмерти. Сейчас он сидит у ее постели. Караулит! И никого к ней не подпускает, ни меня, ни даже Фоминичну.
Показалось или в голосе его прозвучала ревность? Неужто правда говорят, что любящее сердце — вещун, и он догадывается, что будет значить для Ирины Сташевский?.. Но сейчас говорить об этом, конечно, нельзя.
— Он не француз, а поляк, — сухо уточнила Лидия. — И он спас ей жизнь. Разве ты забыл? Ирину чуть
— Я думал, что… — начал было Алексей, но осекся.
— Да, честно говоря, я тоже думала, что Ирину отравили, — мрачно усмехнулась Лидия. — Вы все так думали. Но вы подозревали меня, а я-то точно знала, что не травила ее! И мне ничего не оставалось делать, как найти человека, который разрешил бы все сомнения. Он это сделал, доказал, что Ирина больна, и та еда, которой ее пичкала Фоминична, для нее смертельно опасна. Судя по всему, ей теперь придется всю жизнь соблюдать суровую диету. Мне кажется, у нее панкреатит. Сташевский, конечно, этого слова и слыхом не слыхал, но я знала одного человека, который с панкреатитом прожил до глубокой старости, вот только дие…
Лидия осеклась почти в панике. Все-таки усталость ослабила те путы, в которых она привыкла держать сознание и язык! Надо надеяться, что Алексей ничего не понял. Конечно, не понял! Вон у него какие изумленные глаза, у бедняжки!
— А, ерунда все это, — отмахнулась она. — Главное, что Сташевский спас жизнь твоей невесте.
И во рту стало горько, нестерпимо горько, словно у Лидии разлилась желчь…
Алексей так и дернулся!
— Не называй ее моей невестой, — угрюмо сказал он. — Я никогда не женюсь на Ирине. Это кольцо, — он протянул руку, и Лидия снова увидела знаменитый говорящий перстень: Лабрадор, Искряк, Драконит, Ирис, Янтарь… ЛИДИЯ, — я снова хотел бы надеть тебе! Но надеть, когда мы будем стоять перед алтарем! Я люблю тебя! Люблю! Я хочу, чтобы моей женой стала ты!
От неожиданности Лидия разжала руки, которыми придерживала у горла одеяло, и только сейчас заметила, что легла в постель, даже сорочки не надев. Девки, такие-сякие, нерадивые, видать, забыли, а у нее вообще ничего не было в голове, кроме безумной усталости.
Усталость? Кто говорил об усталости?..
Она кинулась к Алексею, а он к ней, и вот уже тела их сшиблись в неистовой любовной схватке. Лидии не было дела до того, запер ли он за собой дверь, или она осталась распахнута настежь. Она не задавалась также мыслью, как и когда с его тела слетела одежда. Старая кровать ходила ходуном под ними, и скрип ее, чудилось, оглашал все окрестности от Затеряева до Затеряевки, а уж в самом-то доме этот скрип и их неистовые стоны мог, наверное, слышать каждый-всякий.
А может быть, это только чудилось. Может быть, все меж ними свершилось в одно мгновение тишины — растворились друг в друге и замерли, точно обмерли или даже умерли во взаимной ласке, в безумном счастье.
Век, день, мгновение миновали, рассудок начал постепенно возвращаться к Лидии. Она лежала, не в силах пошевелиться, раздавленная сонным телом Алексея, ловя губами дыхание, срывающееся с его пересохших губ.
И мысли, одурманенные любовью, словно бы тоже начали переводить дыхание и обретать связность. Судьба — не судьба, возможно — невозможно, реально — нереально…
А если Лидии уже не суждено вернуться в свое время? Если она попала сюда, чтобы найти того человека, с которым — единственным во всех мирах и временах! — для нее возможно счастье? И мыслимо ли расстаться с ним? Быть с ним всегда, выйти за него замуж… Отдать Ирину Сташевскому…
— Когда мы повенчаемся? — шевельнулись около ее губ его губы, и Лидия чуть не всхлипнула от счастья: они думают об одном и том же!
— Послушай, — пробормотала она, перебирая влажные кольца волос на его высоком лбу, — ты должен знать: я… — Нет, она никогда не сможет открыть всей правды о себе! — Понимаешь… у меня бывают некие пророческие видения. Однажды мне привиделась Библия с надписью: «Ирины Михайловны Рощиной собственность. 1814 год. Господи, утоли моя печали!» Понимаешь, почему я так уверенно называю Ирину твоей невестой?