Страсть Волка
Шрифт:
— Нанна, вы так быстро покинули мой замок в прошлый раз! Даже записки не оставили, — Альгир обхватывает меня за талию и медленно идет в сторону крепкой, обитой железом двери, надежно скрытой тенями и темными разводами глубоко под лестницей.
Вот поворот, ведущий на кухню. Я могу поклясться, что чувствую аромат того самого чая, что так по-домашнему плещется в чашках и дарит уют и надежду на что-то лучшее и большее.
Кажется, что прошла сотня лет, а не несколько дней.
Темнота катится под нашими ногами и облепляет дверь сверху донизу, сверлит меня желтыми глазами
Щелк!
У плеча клацают клыки, едва не касаясь белоснежного кружева, а я крупно вздрагиваю, дергаюсь в сторону; но Альгир столь сильно сжимает мой бок, что боль простреливает до самого позвоночника и по телу разливается нестерпимый холод, готовый в любой момент прошить мое сердце навылет.
— Не нервничай, дорогая, — Альгир наклоняется так близко, что я чувствую горьковато-сладкий запах ландышей. — Они не тронут тебя, если я не прикажу, — холодная рука медленно скользит по моей спине к шее, сжимает затылок с такой силой, что вот-вот должны треснуть кости, — и надеюсь, ты не дашь мне повод приказать им.
Дверь скрипит и неспешно отворяется, а мне хочется вопить и топать ногами, только бы Альгир перестал мучить меня болезненным, невыносимым ожиданием. Очень не хватает тяжести меча на поясе и тугого захвата брони на груди; чувство, что я совершенно беззащитна и раскрыта перед врагом, выводит меня из себя, бурля под горлом тошнотворной горечью.
Альгир почти тащит меня внутрь, и я оказываюсь в кромешном мраке, а дверь за спиной медленно закрывается.
Громкий хлопок по стене — и над головой вспыхивает мягкий желтоватый свет: плывущие под потолком шарики размером с кулак выхватывают из темноты широкую винтообразную лестницу, уходящую вниз, под з'aмок.
— Шагай, дорогая, — шипит Альгир. Из его голоса исчезает вся холодная учтивость, а остается только раскаленная ярость и нетерпение. — Ты ведь хотела встретиться с родителями? Я могу это устроить. Последнее желание для дражайшей невесты.
Приходится перебирать ногами так быстро, что я боюсь навернуться вниз и встретиться лицом с каменными ступеньками, но капитан не дает мне свободно вздохнуть: прижимает к себе столь крепко, что я начинаю задыхаться и жадно хватаю ртом студеный воздух.
Через минуту мы останавливаемся у еще одной двери, которая на этот раз выглядит не просто старой — древней. Будто она была здесь до того, как возник сам Волчий Клык — и весь он строился вокруг этого странного места. По спине бегут мурашки, а желудок сжимается от накатившей тошноты и ощущения, что там, за деревянным полотном, какое-то голодное чудовище, которое только и ждет, когда сможет вонзить клыки мне в горло.
Щелчок. Еще один.
В движение приходит скрытый от моих глаз механизм.
Дверь медленно открывается, и Альгир втягивает меня внутрь колоссального зала. Здесь так много света, что глаза невольно слезятся после полумрака коридора; на темном, почти черном потолке скручиваются тугие кроваво-красные спирали, и кажется, что они движутся, как клубки разъяренных змей; а нос щекочет странный сладковатый запах, в котором проскальзывает приторность меда и соленая сталь крови.
На первый взгляд в зале нет абсолютно ничего —
— Мама! — кричу отчаянно, дергаюсь и рвусь вперед, а Альгир, как ни странно, разжимает пальцы и позволяет вырваться из стальной хватки. — Папа!
В двух кристаллах я вижу только их расплывчатые тени, но сомнений нет — это мои родители.
Моя семья!
— Что ты с ними сделал, сукин ты сын?!
Хлесткая пощечина оглушает меня, выбивает почву из-под ног, и я чувствую, как Альгир тащит меня вперед, толкает с силой, укладывая на ледяной камень постамента.
Еще один рывок — и отчаянная попытка вцепиться ногтями в лицо капитана, но грубая хватка за волосы и мощный удар затылком об камень на несколько секунд мутят сознание. Потолок плывет, растекается в разные стороны и бьется на отдельные ленты, слоится, как прокисшее молоко. Под веками проносятся оранжевые и зеленые огоньки, на языке отчетливо проливается привкус крови и какой-то странной горечи.
Альгир чем-то меня поит.
Нет…
Я не должна это пить…
— Имран же объяснил тебе, да?
Голос капитана доносится будто издалека.
— Ты все еще будешь жива, когда я тебя выпотрошу, дорогая. И проживешь еще какое-то время после, — холодное дыхание касается моей щеки, а крепкие пальцы ерошат волосы на макушке, посылая по телу волну отвращения и страха. — И твои родители будут смотреть. Смотреть, как под моими руками это изумительное тело раскрывается подобно цветам весной. Это поразительное зрелище, не сомневайся.
Альгир припечатывает меня грубым поцелуем, кусает мои губы до крови и слизывает капельки крови, как оголодавшее животное.
— Можешь помолиться, — бросает он хрипло и чем-то звенит прямо у моей головы. Чуть скосив взгляд, я вижу тонкий вытянутый клинок. — Говорят, иногда боги нас слышат.
Портал остается за спиной, а я мчусь вперед, едва ли чувствуя под собой землю. Лапы взрывают снег, проваливаются так глубоко, что с трудом могу двигаться дальше. Ужасающая метель бьет по морде, застилает глаза белоснежной пеленой и промораживает до самого кончика хвоста.
Миновав укрытую снегами Бренку, я углубляюсь в лес, ныряю под мохнатые ветки елей и чувствую, как в груди рвется раскаленный “уголек”, как он медленно движется к желудку, выкручивая мускулы болью.
Останавливаюсь на первой же поляне и принюхиваюсь. В такой непогоде я даже не надеюсь найти следов или указателей: все, что меня ведет, — чувство Нанны, ее метка, которая беснуется и рвется, отдается болью в каждой клетке моего тела, вопит от ужаса.
Внутри все сжимается от ярости и отчаяния, от осознания, что я мог бы сделать больше, чем сделал; от страха, что могу не успеть, что ворвусь в замок Альгира, а там — все в ее крови и безжизненные, остекленевшие глаза любимой смотрят на меня с укором и осуждением.