Страсть
Шрифт:
Что он имел в виду? Свое будущее? Мое? Я снова вспомнил те дни у соленого моря, когда солнце выжгло траву дожелта, а солдаты обручились с русалками. Именно тогда я начал свою тетрадку, и она до сих пор со мной. Именно тогда Домино высмеял меня и назвал будущее сном. "Анри, есть только настоящее".
Он никогда не говорил, чем хочет заняться, куда отправится, никогда не вступал в никчемные беседы о том, что когда-нибудь, в другом времени, все станет лучше. Он не верил в будущее - только в настоящее, и когда наше будущее, наши годы превратились в беспощадное настоящее, я стал понимать его. Прошло восемь лет, а я по-прежнему
Будущее. Перечеркнуто.
Вот что делает война.
Я больше не хочу молиться на него. Хочу делать собственные ошибки. Хочу умереть от старости.
Домино смотрел на меня. Снег уже занес его слова.
Он написал: "ИДИ".
Он пытался улыбаться. Его рот не двигался, но глаза блестели, и в них прыгали чертики. Прыгали так же, как когда-то прыгал он сам, срывая яблоки с верхушек деревьев. Домино оторвал сосульку от потемневшего брезента и сунул ее мне.
Прекрасное создание мороза. В середине что-то сверкало. Я присмотрелся. Да, что-то блестящее пронизывало ее из конца в конец. То была тонкая золотая цепочка, которую Домино обычно носил на шее. Он называл ее своим талисманом. Что он с ней сделал и почему теперь отдавал ее мне?
Домино жестами показал, что больше не может носить цепочку на шее из-за раны. Он начистил ее, убрал подальше с глаз, и в то утро она обледенела.
Обыкновенное чудо.
Я попытался вернуть ему цепочку, но Домино оттолкнул меня. Наконец я кивнул и сказал, что подвешу ее к поясу, когда уйду.
Наверное, я знал, что он никуда не пойдет. Он не мог оставить лошадей. Они были его настоящим.
Когда я вернулся в кухонную палатку, меня ждал Патрик. С ним сидела женщина, которую я раньше не видел. Vivaindie.re. Их почти не осталось; уцелевшие предназначались только для офицеров. Парочка уплетала куриные ножки; одну предложили мне.
– Успокойся, - сказал Патрик, увидев мой ужас.
– Это не собственность Нашего Повелителя. Их нашла моя подруга. Я пошел тебя искать, а она здесь немного постряпала.
– Где вы их взяли?
– Заработала натурой. У русских кур много, а русских в Москве хватает.
Я вспыхнул и пробормотал, что все русские сбежали.
Женщина засмеялась и ответила, что русские умеют прятаться в снежинках. А потом добавила:
– Они все разные.
– Кто?
– Снежинки. Подумай об этом.
Я подумал и влюбился в нее.
Когда я сказал, что ночью уйду, женщина спросила, нельзя ли ей пойти со мной.
– Я смогу помочь тебе.
Я взял бы ее с собой, если б даже у нее была одна нога.
– Если вы пойдете вдвоем, - сказал Патрик, допивая свое жуткое пойло, - то и я с вами. Не собираюсь гнить здесь в одиночку.
Эти слова ошарашили меня, и я приревновал.
Может, Патрик любит ее? А она его?
Любовь. В разгар лютой зимы. Что это пришло мне в голову?
Мы уложили в мешок остатки ее еды и изрядную часть еды Бонапарта.
Он доверял мне, а я никогда не давал ему повода усомниться в моей преданности.
Что ж, даже великих людей можно удивить.
Мы собрали все, что было, женщина ушла и вернулась в огромной
И мы ушли.
Мы вышли ночью и двигались без привала весь день. Ноги плохо слушались, и мы просто боялись останавливаться: вдруг у нас подогнутся колени или откажут легкие? Мы не разговаривали, мы как можно плотнее закутали рты и носы, оставив щели лишь для глаз. Снега не было. Твердая земля звенела под каблуками.
Я вспомнил женщину с ребенком - ее каблуки высекали искры из булыжной мостовой.
– С Новым годом, солдат.
Почему кажется, что все хорошее случилось с тобой только вчера, хотя с тех пор прошли годы?
Мы шли туда, откуда явились, и пепелища деревень служили нам зловещими ориентирами. Но продвигались мы медленно, поскольку избегали прямых дорог боялись русских отрядов и собственных товарищей по оружию, жадных и отчаявшихся. Мятежникам или предателям, как их чаще называли, не было никакой пощады, никто не слушал их оправданий. Мы останавливались там, где могли найти какое-нибудь естественное укрытие, и сбивались в кучу - так было теплее. Я хотел прикоснуться к ней, но все ее тело было закутано, а у меня на руках были перчатки.
На седьмой вечер, выйдя из леса, мы обнаружили избушку, битком набитую старыми мушкетами. Мы решили, что это полевой склад русских, но в нем никого не было. Мы устали и решили попытать счастья - выгребли из бочонков остатки пороха и развели огонь. То был первый вечер, когда мы смогли разуться. Вскоре мы с Патриком вытянули ноги к пламени, рискуя обжечь пятки.
Наша спутница развязала шнурки, но осталась в сапогах. Я удивился, когда она отказалась от нежданной роскоши, а она заметила и сказала:
– Мой отец был лодочником. Лодочники никогда не снимают обувь.
Мы промолчали - то ли из уважения к чужим обычаям, то ли от крайней усталости. Тогда-то она и предложила рассказать о себе - если мы согласны слушать.
– Сказка у камелька, - сказал Патрик.
– Для полноты картины требуется только выпить.
– С этими словами он пошарил в своих бездонных карманах и выудил еще одну бутылку дьявольского пойла, заткнутую пробкой.
И вот что женщина рассказала.
Я всегда любила азартные игры. Для меня играть - так же естественно, как любить или воровать. А тому, чего я не знала от рождения, научилась в Игорном доме. Я следила за тем, как играют другие, и понимала, чего они стоят и что готовы поставить на кон. Училась искушать их так, чтобы соблазн становился непреодолимым. Мы играем, надеясь выиграть, но возбуждает нас мысль о том, чего мы можем лишиться.
То, как вы играете, зависит от темперамента: карты, кости, домино или фишки - дело вкуса. Все игроки потеют. Я родом из города случая, где возможно все, но все имеет свою цену. В этом городе каждую ночь выигрывают и проигрывают громадные состояния. Так было всегда. Корабли с шелками и специями тонут, слуга предает хозяина, тайны выходят наружу, по ком-то звонит колокол. Впрочем, нищих искателей приключений тоже встречали здесь с распростертыми объятиями: они приносят удачу, и очень часто удача изменяет им. Пришедшие пешком уезжают верхом на прекрасных лошадях, а тот, кто хвастался богатством, просит милостыню на Риальто. Так было всегда.