Страсти по Феофану
Шрифт:
Встали возле кладбищенских ворот. Даниил сказал:
— С вами не пойду, не хочу мешать. Загляну лучше в храм, рассмотрю убранство.
— Хорошо, жди нас потом у входа.
У цветочницы купили тридцать шесть алых роз. Пелагея взяла Дорифора под руку, и они отправились по печальной аллее мимо надгробий, тихо наступая на гравий дорожки. Вскоре отыскали место успокоения дорогих им людей. Жёлтая листва, серый камень, несколько имён, а под ними крестики. Лаконично, скорбно.
Софиан произнёс негромко:
— Здравствуй, Тицци. Я приехал. Я не забывал тебя никогда.
Было
— Извини, что не уберёг нашего сыночка, — продолжал художник. — Так уж получилось. Впрочем, ты, наверное, знаешь и сама всё от Гришеньки в подробностях. Я надеюсь, вы оба там, в лучезарных чертогах рая, неразлучны и счастливы... — Он склонился и положил на увядшую траву принесённые розы. — Вот, прими, пожалуйста. От меня и от Пелагеюшки. Пусть тебе земля будет пухом.
Девушка нагнулась и поправила рассыпанные цветы. Молча перекрестилась. Сжала руки молитвенно, прошептала:
— Маменька и папенька, милые мои! Как же мне несладко без вас! — и заплакала.
Оба, сев на лавочку, плакали и крестились. Вспоминали своих любимых. Феофан сказал:
— Ты мне обещала поведать, как не стало твоих родителей.
У неё из горла вырвался тяжкий вздох:
— Что тут говорить! Жили год от года всё хуже. Заложили имущество, дом и утварь. Не могли платить по долгам. Новых заказов у папеньки не было совсем. И когда пришли слуги кавалерия, чтобы выкинуть нас на улицу, маменька с отчаяния бросилась с балкона. Посчитав: лучше смерть, чем бесчестье.
— А Роман?
— От расстройства чувств с ним случился удар. Через двое суток его не стало в лазарете для нищих. Я рыдала у отца на груди и не знала, что делать. Тут меня нашли люди ди Варацце. Он, узнав о кончине падчерицы, передал мне четыре золотых. На которые удалось похоронить маменьку и папеньку возле бабушки. Вот и вся история.
— Бедная Томмаза! Бедный мой Ромашка!..
Помолчав, Пелагея вновь заговорила:
— Утром не хотела признаться, но теперь готова. Только ты не смейся, пожалуйста... Ночью мне явилась маменька во сне. Я её спросила, хорошо ли было с моей стороны выйти за тебя понарошку? И она ответила: значит, так угодно Всевышнему. А не осуждает ли бабушка меня? И она ответила: нет, не осуждает. Стало быть, довольна? Да, поскольку ты — её продолжение. Ну, а если сделаюсь женой Феофана взаправду? Маменька прильнула к моей щеке и шепнула на ухо: поступай, девочка, как знаешь. И пропала... — Повернула к нему встревоженное лицо. — Веришь, что не лгу?
Он прижал девушку к себе, нежно произнёс:
— Верю, верю. И клянусь перед святыми могилами — подарю тебе десять лет беспечальной жизни. Ровно десять лет. А потом, если не умру, то уйду в монахи и оставлю тебя свободной. Сможешь распорядиться своей судьбой как захочешь.
Та воскликнула:
— В монастырь не пущу. Буду при тебе до последнего вздоха.
— Дорогая, не загадывай. Жизнь длинна и порою непредсказуема...
— Нет, клянусь и я святыми могилами: верность сохраню тебе до конца.
Зазвонили колокола на башне собора. Дождь усилился. А супруги сидели, обнявшись,
5.
Феофан ещё дважды приходил на могилу Летиции, оба раза один, упросив Пелагею не следовать за ним, так как не хотел отвлекаться, ощущая потребность помолчать и подумать без посторонних. А она в первый день сидела на террасе и читала по-итальянски книгу Боккаччо «Жизнь Данте Алигьери», купленную до этого на торговой площади у собора, во второй же поехала прогуляться с Даниилом. Пригревало солнышко, день казался почти что летним, и повеселевшее море радостно плескалось у прибрежных камней. Настроение тоже было лёгким, безоблачным. Молодой человек спросил:
— Ты же выросла в этом городе, у тебя здесь друзья. Отчего их не навестишь, не проведаешь, не увидишься?
Девушка пожала плечами:
— Никакого желания. Честно говоря, не дружила ни с кем особенно, кроме Анны Манчини, — мы учились вместе, — но она давно вышла замуж за богатого генуэзца и живёт в Италии. Остальные, те, что отвернулись от папеньки и маменьки в трудную минуту, мне не помогли тоже, вызывают у меня теперь только неприятие.
— Стало быть, и Каффу не любишь?
— Да, пожалуй что не люблю. Это место моей беды.
Чёрный улыбнулся:
— Ну, не только. Здесь упрочились ваши отношения с Феофаном. Или я не прав?
Покраснев, она отвернулась и пробурчала:
— Отношения мои с киром Феофаном никого не касаются.
— Не скажи. Я ведь зять его. Стало быть, и твой.
Дёрнула щекой:
— Ах, зятёк любезный! В Масленицу приходи на блины.
— Надо ещё дожить.
— Как-нибудь дотянем. А поближе к Пасхе, Бог даст, и в Москву наладимся. По словам супруга...
Он передразнил:
— «По словам супруга»! Стало быть, свершилось?
Вознегодовала серьёзно:
— Слышишь, прекрати! Вот сейчас рассержусь и домой уйду.
— Ну, молчу, молчу, больше ни ползвука. — Подбежал к воде и схватил оранжевого плоского краба; тот беспомощно шевелил в воздухе клешнями и ножками.
— Что ты делаешь? Брось немедленно! Отпусти его! — закричала дочка Томмазы.
— Ничего подобного: принесу на гостиный двор и велю сварить.
— Ты ведёшь себя как мальчишка, право!
— Между прочим, мне всего только двадцать семь, а не шестьдесят.
Посмотрев на него с презрением, девушка воскликнула:
— Как тебе не стыдно! Он ведь твой учитель! И к тому же тесть.
Даниил присел и поставил краба на гальку. Тот, счастливый, быстро засеменил к воде.
— К сожалению, тесть...
— Как тебя понять? — удивилась она.
— Понимай, как хочешь. Я, конечно, его люблю. И Гликерью люблю... по-своему... мать моего ребёнка... Так бы и любил себе, если бы не ты. — Он поднялся с корточек.