Страсти по-губернаторски
Шрифт:
Словно бы между прочим, Нинель Яковлевна заявила также, что в ближайшее время она уходит в отпуск, причем сказала об этом факте с откровенным облегчением, будто указывала на то, что возиться с этим скандальным делом не имеет ни малейшего желания. Так, во всяком случае, понял ее Юрий и насмешливо кивнул в ответ на «откровения» судьи.
На этом разговор, собственно, и закончился. Как и дальнейшее знакомство, полагал Юрий Петрович. Но об избиении свидетеля Соловьева, а также о неудачном якобы покушении на свою жизнь вчера поздним вечером он все
Та многозначительно поиграла густыми, почти мужскими, бровями, пожала неопределенно плечами и ответила, что если нет по этим случаям уголовных дел, то, вероятно, и говорить не о чем. В общем, она была по-своему права — та еще «законница»! И все случившееся, в связи с ее дальнейшими планами, судью совершенно не интересовало, Юрий так и понял.
Эта судья оставила у него совершенно неблагоприятное впечатление. Этакая властная, старая дама, которая считает себя здесь, видимо, царицей законности. А на самом деле — очередная пешка в раскладе того же губернатора и его свиты. Короткие фразы она бросала безапелляционным тоном, цитируя Гордееву наизусть, словно несмышленому студенту юридического факультета, статьи Уголовно-процессуального кодекса.
Но Гордеева теперь интересовал совсем другой вопрос: что это за зверь такой — Савенко? Однако у него теперь появилось время. И он собирался его потратить по-прежнему на собственное расследование, для которого ему был просто необходим опальный следователь Зотов и что, в свою очередь, не должно было — при хорошей организации — отнять у него много времени. А кроме того, он хотел еще успеть съездить в Москву, где у него остались незавершенными несколько незначительных дел. Да и потом, он собирался еще отвлечь внимание здесь, в городе, от своей персоны, перестать мелькать на глазах у местных властей, да и просто немного отдохнуть перед процессом от этого провинциального бардака с его вечными бандитскими разборками.
Мы всегда так — хотим добра, желаем, чтобы трясина, окружающая нас, успокоилась, а вот что из этого желания получается, этого предсказать не может ни одна даже самая опытная гадалка.
4
— Кажется, вы закончили уже свою работу? — спросил Самохвалов, встретив Гордеева в коридоре районного суда.
— Почему вы так решили? — охотно остановился и спросил Юрий, чтобы узнать, насколько быстро в городе распространяются новости.
— Так вы же подали жалобу. Значит?..
— И что это значит, по-вашему, Иван Данилович?
— То и значит, что кабинет освободился и может быть использован по прямому назначению.
— Ах это? Да, конечно. Вот только заберу, с вашего разрешения, свои документы и передам вам ключи от сейфа, не возражаете?
— Не возражаю. А что, Юрий Петрович, вы таки решились?
— На что, на жалобу? Так это же моя работа. Мне за нее деньги платят. Вам — за одно, мне — за другое. Разве непонятно?
— Нет, но… у вас, насколько я догадываюсь, особое положение. — Этот медведь стал подыскивать нужные слова, словно боялся проговориться по ошибке. — Ну вы
— Да, не далее как вчера вечером. Но те промахнулись. Или специально попугать хотели, не знаю. Но разве к этому можно относиться серьезно? Вот вы бы на моем месте как поступили?
— Ну, во-первых, я никогда не займу вашего места. — Судья насмешливо ухмыльнулся. — А во-вторых… Возможно, я бы и послушался постороннего дельного совета. Но это же — я.
— Вот именно, вы. А что, у вас тут все привыкли «ломить шапку»?
— Называют, между прочим, по-разному. Но это не из моего словаря.
— Естественно, вы же судья! Можете дать слово, можете взять его обратно. Удобно и просто. Нам, адвокатам, куда сложнее. У нас всякая работа от собственной репутации зависит.
— А судьям, по-вашему, разве не нужна репутация?
— Зачем им эта обуза? Они же в собственном соку варятся. В своей среде, где сами все и решают. В миру это называется коррупцией. И везде она наказуема. Или, вернее, везде может быть наказана, кроме как в судебных кругах. Вы же — каста неприкасаемых. Поверьте, Иван Данилович, я знаю, что говорю.
— Экие вы, господа адвокаты… Так вам, повторяю, не страшно? Может, все-таки откажетесь от своего упрямства? Я ведь вам искренне советую, чувствуя чисто личное к вам расположение. На кой черт вам эта ненужная состязательность, когда можно всегда договориться миром?
— Вы о чем?
— Да о компенсациях.
— Опомнились! Неужели господа заказчики почувствовали наконец, что им хвосты прижимают? Раньше-то чего ж молчали, будто их это не касается?
— Так ситуация была иной. — Судья откровенно хмыкнул.
— А теперь другая, понятно. Избили свидетеля… Избили и изнасиловали постороннюю девушку только за то, что она сказала адвокату потерпевшего то, что она думает… Угрожают и постреливают в самого адвоката… Вам не кажется, Иван Данилович, что заказчик проявляет все большую, упрямую настойчивость? Причем противозаконную, а? Вот бы вам вмешаться — на стороне правосудия, что, нет? Ну я так и думал. Ведь такой заказ, как я понимаю, не поступил. Ладно, не будем толочь воду в ступе. В ваш адрес я тоже высказываю определенные претензии, их я уже изложил в жалобе. Так что, возможно, встретимся в суде, да? Или у вас нет такой охоты? Тогда, значит, прощайте. Я заберу бумаги и передам ключ вахтеру. Благодарю за гостеприимство.
— Прощайте, — многозначительно хмыкнув, бросил Самохвалов и, не протягивая руки, ушел к себе.
«Ну вот и все», — сказал себе Гордеев, укладывая последние свои записи в папку. Копии документов дела он оставил на столе, их временно унесут в архив, откуда они пойдут уже в комиссию по уголовным делам областного суда.
Он уже собирался покинуть кабинет, в последний раз оглядывая, не забыл ли чего, когда тихо, как-то даже осторожно, отворилась дверь, вошла скромно одетая Людмила и, оглянувшись, вороватым жестом сунула ему записку. И тут же ушла.