Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Миллер-младший Уолтер Майкл

«Счастливый?» — слово застряло у Чернозуба в мозгу, но он не мог найти ему объяснения.

До него смутно доносились слова благодарственной молитвы — ужин кончился. Монахи столь же бесшумно покинули трапезную, в которой остались только члены трибунала. На этот раз Чернозуб обрел смелость смотреть на них, но никто, даже Крапивник и Поющая Корова, не бросили взгляда в его сторону, проходя мимо. За последним человеком закрылась дверь. Слушание возобновилось.

Вскоре дверь снова открылась. Кто-то вышел и остановился. Подняв глаза, Чернозуб увидел веснушчатое лицо, седеющие рыжеватые волосы и отблеск пурпура. На

него смотрели зеленовато-голубые глаза. Задохнувшись, Чернозуб встал и, двигаясь как во сне, собрался преклонить колена. Кардинал Элия Коричневый Пони подхватил его под руку, когда он споткнулся.

— Ваша светлость! — хрипло произнес Чернозуб и снова попытался поклониться.

— Садись. Ты еще не оправился. Я хотел бы минутку поговорить с тобой.

— Конечно, милорд.

Чернозуб остался стоять, но кардинал, сев на скамейку, потянул его за рукав рясы, заставив присесть рядом.

— Насколько я понимаю, у тебя сложности с послушанием.

— Это правда, милорд.

— Всегда ли так было?

— Я… я не уверен, милорд. Думаю, что да, всегда.

— Ты начал с того, что убежал из дому.

— Я думал об этом, милорд. Но, оказавшись здесь, я пытался подчиняться. Сначала.

— Но ты устал от порученной тебе работы.

— Да. Мне нет прощения, но так и есть.

Кардинал перешел на диалект Кузнечиков, в котором чувствовался акцент Зайцев.

— Мне говорили, что ты свободно говоришь и пишешь на нескольких языках.

— Похоже, что неплохо справляюсь с ними, ваша светлость, если не считать, что мне плохо дается древнеанглийский, — на том же наречии ответил он.

— Ты же знаешь, что большинство существующих сегодня языков как минимум наполовину основаны на староанглийском, — сказал кардинал, переходя на язык Скалистых гор. — Только произношение менялось, смешиваясь с испанским, а некоторые видят и примесь монгольского, особенно в наречиях Кочевников. Хотя эти мифы о нашествии заморских орд вызывают у меня сомнения.

Замолчав, кардинал погрузился в раздумья.

— Как тебе кажется, смог бы ты послушно служить кому-то переводчиком? Это не значит, что тебе придется часами корпеть над столом с бумагами, но ты должен переводить письменный текст так же свободно, как и устный.

Чернозуб еще раз вытер лицо ватой Вушина и заплакал. Кардинал не мешал ему тихонько всхлипывать, пока Чернозуб не взял себя в руки. Не это ли имел в виду Левион, когда оборонил слово «счастливый»?

— Например, как тебе кажется — смог бы ты подчиняться мне?

У Чернозуба перехватило горло.

— Что толку в моих обещаниях? Я нарушил все свои обеты, кроме одного.

— И что же это за единственный обет, если ты не откажешься рассказать мне?

— Я никогда не был близок ни с мужчиной, ни с женщиной. Хотя когда я был ребенком… — возмущенное лицо Торрильдо всплыло в памяти при этих словах, но он отверг попытку самообвинения.

Красный Дьякон расхохотался.

— Значит, ты в одиночку нарушаешь обет целомудрия? — но, увидев, как изменилось лицо Чернозуба, торопливо добавил: — Прости мне эту шутку. Я серьезно спрашиваю тебя — хочешь ли ты навсегда покинуть это место?

— Навсегда?

— Ну, по крайней мере, на очень долгое время, какие бы причины ни выдвигал орден, если захочет заполучить тебя обратно и ты сам этого захочешь.

— Мне некуда деваться, милорд. Поэтому

я и вернулся со Столовой горы.

— Аббат отпустит тебя вместе со мной в Валану, но ты должен пообещать мне беспрекословное подчинение, а мне придется поверить твоему обещанию. Ты еще не обретешь статус мирянина. Ты будешь моим слугой.

И снова Чернозуб разразился слезами.

— Итак, теперь или никогда, — сказал кардинал.

— Обещаю, — задохнулся Чернозуб. — От всей души обещаю повиноваться вам, милорд.

Коричневый Пони встал.

— Прости — что значит «от всей души»? Тебе не будет позволено решать за себя. В таком случае ты даешь неполноценное обещание. Нет, так не пойдет, — он направился к дверям трапезной.

Рухнув на пол, Чернозуб пополз за ним, хватаясь за подол кардинальской сутаны.

— Клянусь, как перед Богом, — задыхался он. — Пусть Святая Богоматерь отвернется от меня, пусть все святые проклянут меня, если я нарушу обещание. Я обещаю повиноваться вам, милорд. Обещаю!

Кардинал бросил на него презрительный взгляд.

— Хорошо. В таком случае вставай и иди со мной, брат Подхалим. Вот сюда. Дай-ка руку. В эту дверь. Встань лицом к ним, Чернозуб. Итак…

Дрожа, как в лихорадке, Чернозуб вошел в трапезную, сделал несколько шагов к столу аббата, увидел их лица и потерял сознание.

Он пришел в себя от звука голоса, говорившего: «Когда он очнется, дайте ему вот это, отче». Это был брат-хирург.

— Хорошо, идем глянем на других пациентов, — сказал настоятель Олшуэн.

— Я уже очнулся, — произнес Чернозуб, в свете канделябра увидев, что он единственный обитатель палаты на троих.

Брат-хирург вернулся к его постели, пощупал лоб и протянул стакан зеленовато-молочной жидкости.

— Что это?

— Вытяжка из коры ивы, тинктура листьев конопли, маковый сок, алкоголь. Ты не так уж и болен. Завтра, если хочешь, можешь возвратиться в свою келью.

— Нет, — возразил настоятель. — Мы должны привести его в полный порядок, чтобы через три дня он смог двинуться в дорогу. В противном случае мы будем возиться с ним, пока не представится очередная оказия в Валану, — он повернулся к Чернозубу, голос у него был холодным. — Ты останешься здесь. Еду тебе будут приносить. Ты не будешь говорить ни с кем, даже со старшими. Если кто-то из братьев заболеет и ему понадобится одна из этих коек, ты вернешься в свою келью. Когда ты покинешь нас, возьмешь с собой свой требник, четки, туалетные принадлежности, сандалии и одеяло, но обменяешь его у послушника. Ты будешь находиться в полном распоряжении своего благодетеля, кардинала Коричневого Пони, без вмешательства которого ты был бы отлучен от церкви и изгнан из ее лона. Это ясно?

Чернозуб, глядя на человека, который в юности был его учителем и защитником, лишь кивнул.

— Тебе есть еще что сказать нам?

— Я хотел бы исповедаться.

Настоятель нахмурился, готовый отрицательно покачать головой, но потом сказал:

— Подожди, пока медицина не разрешит. Я поговорю с его преосвященством Джарадом.

— Могу ли я в таком случае попросить вашего благословения? — еле слышно произнес Чернозуб.

Олшуэн застыл на месте, полный гневной нерешительности, но затем прошептал: «Благословляю тебя во имя Отца, и Сына и Святого Духа», — начертил в воздухе крест и ушел.