Страсти по Лейбовицу
Шрифт:
— Досточтимый отец аббат повелел мне сообщить, — взывал чтец, — что правило умеренности на сегодняшний вечер отменяется. У нас, как вы слышали, будут гости. Все верующие могут принять участие в банкете в честь Тона Таддео и его спутников, там будут подавать мясо. Во время трапезы будут разрешены разговоры, если они будут вестись тихо и достойно.
По рядам послушников пробежал сдавленный шепот, в котором чувствовались нотки оживления. Столы были готовы. Пища еще не была подана, но места обычных мисок заняли большие подносы, разжигая аппетит ожиданием празднества. Привычные молочные кружки стояли в буфете, а их место
Аббат остановился в коридоре, дожидаясь, когда смолкнет голос чтеца. Он взглянул на стол, подготовленный для него, отца Галта, почетного гостя и его сопровождения. «На кухне опять просчитались», — подумал он. На столе стояло восемь приборов. Трое офицеров, Тон, его помощник и два священника составляли в сумме семь человек — хотя на всякий случай отец Галт предупредил брата Корнхоера, что ему, возможно, придется сидеть с ними. Чтец закончил оповещение, и Дом Пауло вошел в зал.
— Flectamus genua [38] , — услышал он с кафедры.
38
Преклоним колени (лат.).
Аббат благословил свою паству, и сборище людей в рясах перекрестилось с военным единообразием.
— Levate [39] .
Заняв свое место во главе стола, Дом Пауло перевел взгляд на вход в зал. Галт должен был сопровождать всех остальных. Для них предварительно накрыли стол в комнате для гостей, чтобы им не так бросалась в глаза скудость монашеской трапезы.
Когда гости появились, он оглянулся в поисках брата Корнхоера, но монаха с ними не было.
— Для кого восьмое место? — шепотом спросил он у отца Галта, когда все расселись.
39
Поднимайтесь (лат.).
Галт непонимающе взглянул на него и пожал плечами.
Ученый занял место по правую руку от аббата, а остальные расселись у торца стола, оставив кресло слева от него пустым. Он еще раз вернулся, чтобы пригласить Корнхоера присоединиться к ним, но чтец снова поднял голос, прежде чем аббат успел встретиться с монахом глазами.
— Oremus [40] , — ответил аббат, и множество людей дружно склонило головы.
Пока шло благословение пищи, кто-то неслышно скользнул к месту слева от аббата. Тот нахмурился, но не отвел глаз во время молитвы, чтобы опознать нарушителя.
40
Будем молиться (лат.).
— …и Святого Духа. Аминь.
— Садитесь, — сказал чтец, сам опускаясь с кафедры.
Аббат сразу же посмотрел на фигуру, выросшую у него с левой стороны.
— Поэт!
Поэт изящно склонил свою украшенную синяками физиономию и улыбнулся.
— Добрый вечер. Сэры, высокоученый Тон, досточтимые гости, — начал разливаться он. — Что нам предложат на ужин? Неужто
— Я бы с большим удовольствием зажарил…
— Ха! — ответствовал Поэт и дружелюбно повернулся к ученому. — Сие кулинарное великолепие всегда доставляет нам радость в этой обители, Тон Таддео! Вы должны чаще посещать нас. Я предполагаю, что в гостевой они кормили вас не иначе, чем жареными фазанами и неописуемой говядиной. О позор! Но кому-то везет. Ах… — Поэт потер руки и плотоядно прищурился. — Может быть, и нам удастся вкусить что-нибудь из шедевров отца шеф-повара, а?
— Интересно, — сказал ученый, — что именно?
— Жирненького броненосца с кашей, сваренного в молоке кобылицы. Как правило, его подают по воскресеньям.
— Поэт! — рявкнул аббат, затем он повернулся к Тону. — Прошу прощения за его присутствие. Он явился без приглашения.
Ученый с нескрываемым удовольствием смотрел на Поэта.
— У милорда Ханнегана при дворе тоже есть несколько шутов, — сказал он Пауло. — Я знаком с их остротами. У вас нет необходимости извиняться.
Поэт высвободился из-за стула и склонился перед Тоном в низком поклоне.
— Разрешите мне вместо этого извиниться за аббата. Сир! — с чувством взвыл он.
На мгновение он застыл в поклоне. Все присутствующие ждали, когда он кончит дурачиться. Вместо этого он внезапно пожал плечами, сел и подтащил к себе копченую курицу с тарелки, поставленной перед ним послушником. Оторвав ножку, он с аппетитом вгрызся в нее. Остальные с удивлением наблюдали за ним.
— Думаю, вы правы, не приняв мое извинение за него, — наконец сказал он Тону.
Ученый слегка покраснел.
— Прежде чем я вышвырну тебя вон, червь презренный, — сказал Галт, — я бы хотел, чтобы ты понял всю низость своего поступка.
Поэт покачал головой, продолжая задумчиво жевать.
— Это верно, низость моя неизмерима, — признал он.
«Когда-нибудь Галт придушит его», — подумал Дом Пауло.
Но хотя молодой священник и был заметно раздосадован, он постарался свести весь инцидент ad absurdum [41] , чтобы представить вторую сторону идиотом.
— Оставьте его, отче, оставьте его, — торопливо сказал Пауло.
41
к нелепости (лат.).
Поэт любезно улыбнулся аббату.
— Все в порядке, милорд, — сказал он. — Больше я не собираюсь извиняться перед вами. Вы принесли мне свои извинения, я вам — свои, и разве это не лучший повод для провозглашения милосердия и торжества доброй воли? Никто не должен извиняться за самого себя — это так унижает. Используя мою систему, каждый получит прощение, и никому не придется извиняться самолично.
Это замечание показалось забавным только офицерам. Обычно лишь ожидания юмора достаточно, чтобы вызвать его иллюзию, и комик может вызвать взрыв хохота лишь жестами и выражением лица, независимо от того, что он говорит. Тон Таддео выдавил из себя сухую усмешку, которая появляется на лице у человека, когда он видит плохое представление с дрессированным животным.