Страсти по Максиму (Документальный роман о Горьком)
Шрифт:
Впервые Сталин проявил себя в гражданскую войну, а до этого был неприметной фигурой в партии, хотя входил в Политбюро и принадлежал к старой большевистской гвардии. Александр Орлов пишет, что, будучи назначенным после Октября комиссаром по делам национальностей, Сталин имел стол в общей комнате с табличкой на нем, написанной от руки. От Сталина того времени до всесильного тирана, которого Анри Барбюс назвал «лицом» стомиллионного советского народа, расстояние почти космическое.
Но ни тот, ни другой Сталин не могли быть близки Горькому, который всегда любил больших «человеков», но не терпел тиранов. Пресловутый «вождизм» Горького проявился лишь в самом конце его жизни, и только в статьях, написанных как будто другим человеком. Прочитав его письма к членам писательского товарищества «Серапионовы
Зато грубость Сталина отмечали многие. Он был груб и с писателями, хотя ценил творчество некоторых из них, скажем, Всеволода Иванова. «Пожалуй, только с М.Горьким он не мог себе позволить снисходительного, порой грубого тона, каким он говорил нередко с другими писателями», – пишет Дмитрий Волкогонов, но, думается, он не совсем прав. После охлаждения отношений с Горьким, с 1934 года, Сталин в письмах к нему позволял себе тон если не снисходительный, то достаточно едко иронический. И то, что он посчитал себя вправе ломиться к умирающему Горькому в два часа ночи, говорит о многом. Из этого становится понятным бешенство больного и беспомощного Ленина, когда Сталин словесно оскорбил Крупскую.
Из предыдущей главы ясно, что в 1928—1931 годах между Горьким и Сталиным была заключена какая-то сделка, даже если она не была оформлена официально. Из дальнейшего повествования будет понятно, что ни Сталин, ни Горький своих условий до конца не выполнили. Именно это стало причиной расхождения между ними. Так что Горький вовсе не был «жертвой» Сталина. Скорее он был жертвой закономерностей своей судьбы, жертвой своего богоборческого разума.
Важнее выяснить другое. Почему от «дружища» Ленина Горький в 1921 году бежал, а к «тирану» Сталину вернулся, да еще и со словами хвалы на устах? Каким «золотым ключиком» к душам человеческим обладал этот «чудесный грузин», что сумел «заманить» к себе Горького почти на восемь лет, на весь остаток жизни, и использовать его мировой авторитет, сделав его частью основания своей пирамиды власти?
Возвращение «условно»
В конце 1921 года Горький уезжал из России, обозленный на коммунистов. Даже трудно сказать, на кого именно он был в наибольшей степени зол (видимо, все-таки на Зиновьева). Но не понимать, что в центре всех событий стоит его «друг» Ленин, он не мог.
Из переписки Горького с Короленко 1920—1921 годов (последний жил в Полтаве) можно судить об отношении Горького к политике большевиков, то есть Ленина и Троцкого. «Вчера Ревтрибунал судил старого большевика Станислава Вольского, сидевшего десять месяцев в Бутырской тюрьме за то, что издал во Франции книжку, в которой писал неласково о своих старых товарищах по партии. Я за эти три года много видел, ко многому «притерпелся», но на процессе, выступая свидетелем со стороны защиты, прокусил себе губу насквозь».
В этом же письме Горький с уважением отзывается о патриархе Тихоне, которого Ленин ненавидел: «очень умный и честно мыслящий человек». Горький-то, который не терпел церковников, так как еще с юности был обижен ими! Насколько же должно было измениться его сознание!
Письмо было написано в связи со смертью зятя Короленко К.И.Ляховича. Его арестовали, в тюрьме он заразился сыпным тифом, и тогда его отпустили умирать. «Удар, Вам нанесенный, мне понятен, – пишет Горький, – горечь Вашего письма я очень чувствую, но – дорогой мой В.Г. – если б Вы знали, сколько таких трагических писем читаю я, сколько я знаю тяжелых драм! У Ивана Шмелева расстреляли сына, у Бориса Зайцева – пасынка. К.Тренев живет в судорожном страхе. А.А.Блок, поэт, умирает от цинги, его одолела ипохондрия, опасаются за его рассудок, – а я не могу убедить людей в необходимости для Блока выехать в Финляндию, в одну из санаторий».
Смерть Блока, расстрел Гумилева (ускоренный потому, что Горький бросился «хлопотать» за него в Москву), наглость Зиновьева и непробиваемое мнение Ленина, что все, чем
Но поостыв в эмиграции, он вновь стал посматривать в сторону советской России. Неверно думать, что причиной тому был исключительно финансовый кризис. Недостаток денег действительно начинает сильно омрачать быт соррентинского отшельника, причем главным образом даже не его, а его большой семьи. Семья Горького привыкла жить на широкую ногу. Тимоша любила одеваться по последней европейской моде (во всяком случае, так пишет Нина Берберова, кстати, без тени осуждения). Сын Максим Пешков был страстным автогонщиком. Спортивные машины стоили дорого. Только в СССР он мог позволить себе иметь спортивную модель итальянской «лянчи». Наконец, глава семьи привык жить в почти ежевечернем окружении гостей, за щедро накрытым столом. И не привык считать деньги, настолько, что их от него прятали, по воспоминаниям В.Ф.Ходасевича.
Все это – неограниченный кредит, отсутствие забот о доме и даче, щедрые гонорары и т. д. – Сталин Горькому обещал через «курсировавших» между Москвой и Горьким. Впрочем, это было и так ясно: всемирно известного писателя, вернувшегося в СССР, не могли поселить в коммунальной квартире, как Цветаеву, и заставить ходить в магазин за продуктами. Эта часть соглашения с Кремлем была очевидна, хотя едва ли сам Горький ожидал, что ему «подарят» особняк Рябушинского, дачу в Горках да еще и дачу в Тессели, в Крыму. В этой части их соглашения Сталин переиграл, как классический восточный деспот, закармливающий своего фаворита халвой до смерти. Да и символика тут была не без фарса. Хозяин роскошного особняка, построенного архитектором Ф.О.Шехтелем, – С.П.Рябушинский – жил в эмиграции, как и все братья Рябушинские, члены огромной купеческой семьи, изгнанной из России революцией. Оставшиеся на родине сестры, Надежда и Александра, погибли на Соловках в 1938 году.
В материальном отношении Горький и семья получили всё и даже сверх разумной меры. Между тем, не будем забывать, что в 1917—1921 годах в квартире Горького на Кронверкском в шкафу висел один костюм, а на фотографии празднования годовщины издательства «Всемирная литература» (главное и любимое детище Горького периода революции) на столе стоят только чашки для чая, и больше ничего.
Справедливости ради надо сказать, что Сталин в этом отношении (как и во многих других) был дальновиднее своего учителя Ленина. Литературе Сталин. придавал огромное значение. В разработке проекта создания Союза писателей СССР он принимал личное участие и отступил под нажимом Горького, который пожелал видеть в руководстве «своих» людей. Так он всегда умел временно отступать, чтобы затем вернуться и править единолично.
В отношении писателей у Сталина была не прямолинейная, а весьма избирательная логика.
Сталин поддерживал (впрочем, порой и нещадно критиковал) жившего непосредственно в Кремле большевистского поэта Демьяна Бедного с настоящей фамилией Придворов. Но чуть ли не вторым после Горького по значению писателем стал граф А.Н.Толстой, когда-то работавший в белогвардейской прессе. Сталину нравилась пьеса Константина Тренёва «Любовь Яровая». Но (впрочем, опять-таки после нажима Горького) он поддержал и Булгакова с его «Днями Турбиных». Смертельно больному и фактически нищему А.И.Куприну было позволено вернуться на родину. И не просто позволено. Ему была сделана бесплатная операция, созданы все условия для того, чтобы он беззаботно дожил последние дни. Ведь Куприн во время гражданской войны, как журналист, «проштрафился» перед красными в гораздо большей степени, чем Толстой, не говоря уж о Горьком. Откуда такая милость? Какой от возвращения Куприна лично Сталину был «прок»?
Объяснения можно найти разные. Но есть некая общая, хотя и трудноуловимая, логика, согласно которой Сталин «окормлял» наиболее крупных писателей. Когда Иван Бунин получил Нобелевскую премию, Сталин будто бы сказал: «Ну, теперь он и вовсе не захочет вернуться…» Допустим, это легенда. Но после войны Бунина пытались «заманить» в СССР. Это известный факт, как и то, что на банкете в советском посольстве Бунин вместе с остальными поднял бокал в честь генералиссимуса.
И Маяковского Сталин безошибочно выделил после его смерти среди футуристов и «лефовцев».