Страстотерпцы
Шрифт:
Вторая статья подтвердила казацкие права и вольности, но третья обязала будущих гетманов являться в Москву принимать булаву и войсковое знамя из государевых рук.
Четвёртая статья была о киевском митрополите. Владыка должен быть русским, его ставит на митрополию московский патриарх.
Следующие статьи называли города, где будут сидеть московские воеводы, определяли численность царского войска, отводили Лохвицы и Ромены под постой арматы — пушек и пушкарей. Московским ратникам запрещалось сбывать фальшивые и воровские деньги. Последняя
Царь не принял четвёртой статьи, о митрополите. Украинская митрополия входила в константинопольский патриархат, и вопрос о митрополите требовал ссылок и переговоров с Царьградом.
Угодил Иван Мартынович Алексею Михайловичу, но на его хохляцком утином носу уже лоснилась новая, вскочившая, как прыщ, хитрость. Подавая Петру Михайловичу Салтыкову подписанные статьи, ударил челом:
— Да пожалует меня, недостойного, великий государь своей милостью, велел бы жениться на московской девке, ибо я холост. Не отпускал бы меня, не женив.
У челобитной ход долгий, а Иван Мартынович, испугавшись, что, коли статьи подписаны, его скорёхонько выдворят из Москвы, повторил просьбу своему приставу ясельничему Желябужскому.
— Ты говори, Иван Мартынович, прямо, — потребовал пристав, — кто у тебя на примете. Царь с царицею любят свадьбы играть, дело может сделаться быстро.
— Иван Афанасьевич! — развёл руками гетман. — Недосуг мне было, казаку, о ласковой жене думать, о детках. Мне сорок лет с годом, а на одном месте жил я разве что в колыбели. Как посадил меня отец на коня, так и езжу. Семья моя — Войско Запорожское, заботы мои — о казаках да о народе... Поглядел я в Москве, как степенно, семейно живут государевы люди, — тоска меня взяла.
— Ладно! — весело сказал Желябужский. — Какую тебе невесту надобно? Богатую знатную вдову или девицу пригожую?
— На вдове жениться мысли у меня не было! Коли великий государь пожалует, указал бы на девке жениться. Чужих вотчин не хочу. Не ради вотчин возмечтал обзавестись семьёй. Без хитрости, положа руку на сердце, скажу: изволит великий государь оженить меня, ударю ему, самодержцу, челом — пожаловал бы меня вотчинами подле Новгорода-Северского, на границе с Россией. В тех бы вотчинах жить моей жене с детками, коли Бог даст, и чтоб остались те вотчины на вечные времена у семьи и после моей смерти.
— У тебя же Гадяч есть! И как тебе быть вдали от Войска, коли жена станет жить в ином месте?
— К Войску я буду являться, где ему сбор случится. Гадяч — вотчина не Брюховецкого, а гетмана. Сегодня город мой, а завтра станет домом Тетери, Дорошенко, Опары.., В сие шаткое время мне лучше бы подальше от Гадяча жить. Буду держать при себе человек триста, есть у меня сотня надёжных людей... На великого государя уповаю: пусть даст мне московских ратников для бережения. Сколько уж раз умышляли убить меня!
— Тебе же давал государь тысячу, а ты — ни в какую!
— Взять
— Сотня так сотня! А скажи ты мне, Иван Мартынович, — спросил Желябужский, — крымские татары ходят ли теперь полякам на помощь? Чего ради у них такая дружба?
— Кто татарам платит, тот им и друг. Поляки, дорожа союзом с ханом, с большими мурзами, позволяют татарам брать полон не только по всей Малороссии, но и в своих польских землях.
— Только ядовитые змеи пожирают своих детей.
— Да ведь и Хмельницкий на такое соглашался.
— Господи, Господи! Вот и постарался бы ты, Иван Мартынович, отвести крымцев от поляков.
— У татар страх и ненависть и к Московскому царству, и к Войску Запорожскому. Крыму теперь большая теснота, живут грабежом, а идти грабить московского царя — проститься с жизнью. Я, Иван Афанасьевич, хочу бить государю челом: пусть он не велит пленным полякам жить в пределах Войска Запорожского, да и в Москве, и в других русских городах. От них носят вести в Польшу, в Крым. Жить бы им ради царской же пользы в дальних местах, в Сибири.
— Твоя правда, — согласился Желябужский, — но государь у нас добрый, жалеет пленных. Как прикажет, так и будет.
6
— Мария Ильинична! Дружочек! Новость-то какая! Гетман бил челом — дать ему московскую девицу в жёны. Помоги, голубушка. У кого девицы в возраст вошли? Кто Ивану Мартыновичу будет пара?
— Да он ведь казак. Отдадут ли за казака из хорошего дома?
— Иван Мартынович — гетман! — сказал Алексей Михайлович не без досады. — За добрую службу я жалую его боярством. Жених он желанный.
— У Дмитрия Алексеевича Долгорукого вторая дочка на выданье.
— Князь Дмитрий рода знаменитого, сам окольничий. Подходяще. Хороша ли девица?
— Лебедь! Лицом в батюшку.
— Долгорукие из себя видные. Лепо, Мария Ильинична! Помощница ты моя.
— Хлопочешь о гетмане, как отец родной, да они ведь все обманщики, атаманы да гетманы. Сколько беды было и от молодого Хмельницкого, и от Выговского, и от Тетери! Приезжали, ласкались, а как с глаз долой, так и шкурку овечью долой.
— Волков, матушка, тоже надо прикармливать. Он потому и волк, что есть хочет.
— Господи! Ты у меня за волка-то готов заступиться! Пусти волка в овчарню, он всех овечек зубами переберёт. Голодным останется, но дело своё сделает. Лиса курочку сцапает — ей и довольно. А волку лишь бы убить.
— Брюховецкий — не волк, матушка. Человек вежливый, служить горазд. Мне такой в Малороссии зело надобен.
— Не бабье дело о государевых делах судить-рядить. Только слышала я от моих приезжих боярынь: у Брюховецкого друзей в Войске Запорожском, как волос на голове.