Страстотерпцы
Шрифт:
Встал атаман перед вольницей. Ростом впрямь велик — в полтора казака, лицом круглый, борода подстрижена, левый ус — в пять вершков, правый — в аршин.
Сказал Василий, потупя голову:
— Смиримся, казаки. Пришли не воевать чужого, у своего просить. Выберем ещё одну станицу. Авось государь вспомнит: донские казаки возвели на престол его батюшку. Вот только на худых конях показаться царю казакам стыдно. Добудем себе добрых коней, тогда и проведаем государыню-Москву.
В первой станице было шесть
Казаков в отряде было полтысячи, да крестьян набралось с тысячу.
— Конь подо мною — жизнь со мною, — напомнил атаман казачью присказку.
Отправил три сотни за пропитанием да за лошадьми.
Имя русскому сатане — зависть. Крестьяне соседних деревень указали казакам на Рыженькую — больно справно живут.
На Малахову конюшню наехала полусотня. Конюхи казакам перечить не посмели, за боярское добро не вступились. Один Малах взял в руки косу, развеселил молодцов.
— Ну, храбрец! Ну, дедок! Поехали с нами — атаманом выберем.
Малах поворачивал к насмешникам своё крестьянское оружие, но помалкивал.
— Эй, дед! Да ты небось заморил коняг, вот и не даёшь поглядеть своих кляч.
— Не про вас мои кони! — не выдержал, огрызнулся Малах.
— Дед! А где другие конюха, помоложе? Тебя зашибить — грех на душу взять. Уж больно стар, крикнуть пошибче — ты и ноги протянешь! — Казак-насмешник нежданно пальнул из пистолета.
Малах пригнул голову, лошади в конюшне тревожно заржали, забились.
— Дурак! Лошадей попортишь! — закричал Малах, и казаки засмеялись не над конюхом — над товарищем.
— Довольно, дедок! Потешил и ступай к старухе! — осерчал казак, наезжая на Малаха конём.
Всё случилось так быстро, что никто и не углядел ловкого движения конюха: казак повалился набок, грохнулся вместе с седлом на землю. Малах же, не дожидаясь расправы, заскочил в конюшню и закрылся.
— Подпругу разрезал! — вопил сверзившийся с коня неудачный весельчак. — Что ротозеете? Ломай двери! Боярскую собаку на крепкий сук!
Сабелькой окованные железом дубовые двери не просечёшь, нужны топоры. Пришлось казакам по избам потукать.
Понимал Малах: подмоги ждать не от кого, но своими руками выдать хозяйских чудо-лощадей на верную погибель он никак не мог.
Кончилось скверно. Схватили Малаха — верёвку на шею, потащили к старому вязу, возле Саввиного колодца.
Господь не оставил своего сеятеля. Братья-молчуны, языки резаные, проезжали Рыженькой, вели крестьян из окрестных деревень в лагерь на Упу. Отняли Малаха у сворых судей.
Молчуны в отряде Уса были людьми не последними. Не только жизнь Малаху спасли, но взяли для него лучшую лошадь, поставили ему на двор. Мычали, указывая на колодцы, рисуя руками в воздухе Савву, Енафу, Иову.
Рассказал
Малах, проводив спасителей, на поле пошёл.
— Вот он я! — упал на колени перед богом своим. — Быть бы с тобой в вечной разлуке — Господь не попустил. Потружусь ради тебя, сколь сил будет, а ты, кормилица, матушка-земля, уроди хлебушек ради трудов моих.
На том и кончилась конюшенная служба Малаха. Боярыня Анна Ильинична, узнав, как стоял один против полусотни казаков храбрый старик, оставила ему коня да в придачу прислала шубу мягонькую, енотовую, да пять ефимков.
Возобновить конюшню Анна Ильинична не пожелала.
6
Восточные патриархи Паисий и Макарий явились на Русскую землю, в город Астрахань, 21 июня 1666 года.
22 июня на Москву среди бела дня пала тьма.
Люди не сразу поняли, что в небесах-то делается. Облака текут себе, солнце то печёт, то ласкает тенью летучей, да в самый-то светлый обеденный час зелена трава стала темнеть, весёлые окна высоких теремов нахмурились.
Первым догадался о страсти Божьей Киприан-юродивый. Возопил с паперти храма Василия Блаженного на весь Пожар:
— Кайтесь, грешники! Кайтесь! Господь солнце хочет задуть, как свечу!
Кто в храм Божий бежит, кто к жене, к милым детушкам — семьёй предстать на Страшном Суде.
Царица Мария Ильинична не за себя испугалась — за мужа своего. Кинулась целовать образ Всех Святых с частицами мощей.
— Грешен раб Алексеюшка! Грешен ради царских своих дел. Помилуйте, святые чудотворцы, упросите Господа пощадить за дела его несусветные!
Челядники набились в царицину палату, жмутся к государыне, как цыплята к наседке.
Алексея же Михайловича затмение не смутило. Позвал к себе царевичей Алексея и Фёдора и с учителем их Симеоном Полоцким смотрел на убывающее солнце сквозь закопчённое стекло.
В город послал приставов с драгунами вразумлять плетьми не в меру перепуганных, ловить разбойников. Эти и в Страшный Суд успеют руки погреть на чужом добре.
Учёный муж Симеон Полоцкий поминал о великих и чудных явлениях природы. Но царь, слушая умности, про себя молился. Холодная пропасть поместилась в его груди: а что, если все церковные исправления повреждённых обрядов — поругание истины и веры отцов? Дедушка, святейший Филарет, двумя перстами крестился, на семи просфорах литургию служил... Никон стоял перед глазами — совести укор.