Страстотерпцы
Шрифт:
Явился ему во сне соловецкий архимандрит Илья, у которого постригался в иноческий образ. При жизни был Илья суров и на небе не смягчился.
Подошёл к изголовью спящего и сказал строго:
«Лежишь! Богу молиться умаялся. По молитвам Бог даёт. А благочестие-то зело захудало на Русской земле. Захудал царь. Вставай, Епифаний! Не ленись. Пиши книги, обличай нечестивого царя! Да обожжёт гордого смиренное Слово, да опамятуется, обратится к истинной вере Христовой, к старой вере отцов. Спаси царя, инок! Не надейся на архипастырей, ни на кого святого дела не перекладывай. И ты — ответчик!»
Вложил в правую руку перо и пропал.
Проснулся
Слава Богу, были и бумага и чернила. Пошёл на берег реки, насобирал перьев, оброненных птицами. Сел книги писать против отступничества, спасать мир от злого греха.
И сидя этак, под оконцем, складывая слово к слову, истину к истине, услышал он однажды — едет кто-то. Думал, почудилось. А под окном — крестьянин.
Постучать не посмел, от страха Божьего едва лепечет:
— Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.
— Аминь, — сказал Епифаний. — Что тебе надобно?
— Отче святый! Господине! Прислан аз к тебе Богом. Привёз тебе хлеб да четверик ржи. Возьми денег, елико хочеши, но, Бога ради, сделай мне крест Христов. Брусье тоже привёз.
Изумился Епифаний таким речам. Спросил:
— Рабе Божий! Каким же образом прислан ты ко мне, грешному? Далече ли живёшь от моей пустыни?
— Зима ныне ранняя, дорога хоть и ломкая, а держит. Зимой до тебя вёрст сорок, летом вдвое. За болотами живу, за страшными порогами. Есть у меня жена, чада. Весной землю пашу, зимой зверя ловлю, осенью — птицу.
— Человек, знать, ты умелый. Отчего же сам не сделаешь крест?
— Э, нет, отче!.. Изволь выслушать.
— Заходи в избу.
— Нельзя мне к тебе! Хоть и дал Бог зверя и птицу человеку на пропитание, да ведь живая кровь. Много я её пролил... За жадность мою, за ненадобные убийства, было дело, пропала моя охота. Хожу по лесам — и ни оленя, ни лисицы, ни куницы, ни зайца, ни тетерева. Изнемог я, святой отец. Никогда такого со мною не было, даже в юношах, когда начинал полесовати... И послушай-ка! Есть в наших-то местах дивный остров. Зело велик и красен, на нём скот пасём. Многие люди говорят: на сем острове быти монастырю, пустыни, церкви. И ещё говорят: хотя бы какой боголюбец крест Христов здесь поставил! Те слова пали на моё сердце, возгорелась душа огнём Божественным. Взмолился: «Господи! Дай мне лов днесь, а я Тебе, свету, на поклонение православным христианам поставлю крест». И, когда свёл очи с неба на землю — о чудо несказанное! — увидел барана, да огромного! Подошёл к нему, взял за рога, в деревню привёл. Откуда явился, неведомо. И охота пошла, а вот ставить крест — ох, Господи! — не поторопился. С недели на неделю откладывал. Да в един из дней пришёл с поля, лёг отдохнуть и вижу — отворилась дверь и вошёл в избу муж святолепен, весь бел, в белых ризах, стал передо мной и сказал: «Человече, забыл обещание своё о кресте?» Рек я ему: «Отче святый, не умею креста сделать». И было мне сказано: «Иди на Суну-реку, на Виданьский остров, там, в пустыне, живёт старец именем Епифаний. Он сделает тебе крест». И невидим стал. Я же от сна поднялся, принёс тотчас бревно в избу, обрусил, просушил и вот, дождавшись пути, привёз, господине, тебе. Возьми хлеб, рожь, деньги, но исполни обещание моё!
— Неужто ближе моего нет грамотных людей?
— Есть у нас погост в шести вёрстах. Там и поп, и дьякон, да не к ним послан — к тебе, за сорок вёрст.
Взял Епифаний хлеб и рожь, а денег не принял.
Подпоясал рясу, наточил топор и принялся за дело.
Не ведал Епифаний: себе воздвиг он крест, ибо ещё за два дня до приезда охотника закончил своё писание сильными вдохновенными словами. И возрадовался: вдохновенное слово царских ушей не минует. Быстрёхонько собрался и пошёл по реке к людям, к дороге, а по дороге — в Москву. Правду нёс, спасение.
О ту пору попа Лазаря везли из Пустозерска под крепкой стражей, всё туда же, где дороги сходятся, в стольный град.
Не ведал поп Лазарь: везут его ради соединения с горемыками Аввакумом, дьяконом Фёдором, с пустынножителем Епифанием на жизнь вечную у Бога да в памяти русских людей, сколько им отпущено Господом земной славы.
16
2 ноября 1666 года Москва встречала долгожданных, желанных, великих гостей: святейшего Паисия, папу и патриарха великого Божия града Александрии и всея Вселенной судию; святейшего Макария, патриарха Божия града великой Антиохии и всего Востока; митрополитов Константинопольского патриархата Филофея Трапезундского и Даниила Варнского, архиепископа Даниила Погонианского; Иерусалимского патриархата архиепископа Синайской горы Ананию...
Перед Земляным валом у Покровских ворот восточных патриархов, митрополитов, священство приветствовал Павел Крутицкий, имевший титул митрополита сарского и подонского, а с ним ранее прибывшие в Москву митрополиты Константинопольского патриархата Григорий Никейский и Козьма Амасийский, три архиепископа, епископ, игумены, монахи, белые попы.
Величавый дородный Павел облобызал гостей под ликующий трезвон всех колоколов стольного града. Казалось, небо поёт, все птицы поднялись, все люди вышли из домов.
Филипп-бешеный, в цепях, с камнем на шее, рвался к святейшим, щёлкая зубами и крича одно и то же:
— Волки прискакали! Волки!
Стрельцы поймали бешеного, связали, заткнули рот тряпкой.
Колокола вдруг умолкли, Павел сказал велеречивое приветствие, выслушал ответ, хоругви и кресты поднялись, колокола зазвонили, и шествие двинулось в Москву между рядами стрельцов, за которыми стояла тесная толпа народу.
Люди падали на колени, протягивали патриархам младенцев для благословения, проливали слёзы радости.
Вторая встреча была на Лобном месте. Патриархов приветствовали митрополит казанский Лаврентий и митрополит сербский Феодосий, один архиепископ, один епископ.
Опять были речи, пение псалмов, клики толпы и вопль юродивого Киприана:
— Волки прискакали! Заткните, люди, уши — волки сожрут ваши мозги!
Киприана крепко стукнули, в беспамятство впал.
В толпе были дети Аввакума.
Прокопий сказал брату, показывая на сверкающее ризами шествие:
— Наш батюшка мог бы с ними идти.
— Дурак! — огорчился Иван. — Наш батюшка — не отступник, а это всё — призраки.
— Протри глаза, братец! Патриархи под крестами, со святыми иконами. Грех величать святейших призраками.
— Уж не побежишь ли ты к никонианам?
— Не побегу, Ваня. А за отца мне горько.
— Батюшка бы тебя до смерти зашиб, а я разок только шмякну.
И шмякнул. Прокопий с ног слетел.
Люди схватили братьев за руки, стыдили:
— В такой праздник драку затеяли.