Страус – птица русская (сборник)
Шрифт:
Книга Льюиса Кэрролла в пересказе Бориса Заходера давно стала русской любимицей. Поэтому слушать в новой «Алисе» жалкие потуги русского переводчика на каламбур сродни пытке – «вострый меч», «бравный воин», «всё чудливее». Но беспомощность этого перевода совпадает с эстетикой самого фильма, в котором стереоскопический эффект подменил настоящее творчество.
Мир Страны чудес не построен, не наполнен обаянием и юмором – он распался на картинки и трюки. Живых актеров – Джонни Деппа (Шляпник), Хелену Бонэм Картер (Красная Королева) и Энн Хэтэуэй (Белая Королева), дико раскрашенных, можно было бы без всякого ущерба заменить анимацией. Они ничего не излучают и не вызывают никаких эмоций. Депп попробовал было развить тему Мастера-демона, но пространства для развития в мельтешении новой «Алисы» нет никакого. Белая Королева – очевидно, такая же необаятельная гадина, как и Красная, так
Как же нам спасти режиссера Бёртона? Как убедить его плюнуть на идеологов-маркетологов и бежать из мертвого Голливуда куда-нибудь на маленькие бюджеты, на полную свободу творчества? Вернуться в молодость, когда он был близок к гениальности, снимая на копейки дивные вещи!
Ведь для создания художественного фильма вовсе не нужны миллионы долларов. Миллионы нужны только для того, чтобы забрать у публики еще больше миллионов. В этом страшном механическом процессе, где мы, зрители, превращены в автоматы (у нас нажали кнопочку – получили из нас денежку), все меньше места таланту, вдохновению, искренности, оригинальности…
Всему тому, ради чего существует искусство кино!
Которому, видимо, предстоит умереть, а потом родиться заново.
Кошмар имени Чехова
29 января – 150 лет со дня рождения А.П. Чехова. Подавляющее большинство театров встретит юбилей ударным трудом, и буквально вся Россия покроется «Чайками» и «Вишневыми садами». И дело даже не в том, что на «датские» спектакли отпущены солидные средства. Режиссеры давно облюбовали чеховские пьесы как материал для своих загадочных галлюцинаций. И для главного соревнования их жизни – соревнования друг с другом.
Началось… В Ленкоме – «Вишневый сад» Марка Захарова. Судя по телерепортажам, это превеселый спектакль, где актеры сочинили свой собственный текст, не хуже, чем у классика.
В МХТ (имени Чехова) вот-вот стартует «Иванов» Ю. Бутусова.
В Театре имени Моссовета – «Дядя Ваня» А. Кончаловского. И в Александринском театре Петербурга – «Дядя Ваня». (Там человек аж из Америки приехал нам показать, как надо Чехова-то воплощать.) В Театре имени Вахтангова – тоже «Дядя Ваня». Надо смотреть!
Смотрю, а жизнь проходит мимо – вздохнем мы в духе юбиляра. (Он замечательно писал о бессмысленной трате дней…)
Начала я с вахтанговского «Дяди Вани», потому что я режиссерскими галлюцинациями не увлекаюсь, а увлекаюсь хорошими актерами, а тут у нас заняты Сергей Маковецкий (Войницкий) и Владимир Вдовиченков (Астров) – таланты первой величины.
«Дядя Ваня» – второй заметный спектакль Римаса Туминаса на посту главного режиссера Театра имени Вахтангова. Надо сказать, с Чеховым он обошелся уважительнее, чем с Шекспиром, чью трагикомедию «Троил и Крессида» поставил с ног на голову в прошлом сезоне. Текст Чехова звучит почти без отсебятины и крупных сокращений. Ведь мощь режиссера может выразиться и помимо текста – персонажи могут говорить одно, а делать другое. Тем более что люди в спектакле немножко не в себе, они перевозбуждены, экзальтированны и двигаются как бы в лунатическом трансе. Эта гипотеза находит подтверждение в оформлении сцены художником А. Яцовскисом: на черном заднике все четыре действия висит желтый круг – не то полная луна, не то затмение солнца. А, вот разгадка: девушка Соня предлагает закопченные стекла, стало быть, затмение. В режиссерских театрах не всегда бывают так вежливы: чаще всего никто ничего не объясняет. Здесь же, у Туминаса, понятно: время действия пьесы – затмение солнца, длящееся два дня. Люди, конечно, поплыли умом и стали куролесить.
Тогда ясно, отчего девушка Соня (М. Бердинских) визжит звонким голосом травести и с пионерским задором скачет по сцене. Почему профессор Серебряков (В. Симонов), который сначала фигурирует как строгий «человек в футляре», в шляпе, галошах и с зонтиком, затем является нам в белых одеждах и садится верхом на свою красивую жену Елену (А. Дубровская). Эту самую жену вообще неслабо валяют по сцене и дядя Ваня, и Астров, опрокидывают на стол, хватают за все интересные места, которых у артистки Дубровской весьма, весьма много. Ну, затмение! Если бы не оно, разве стала бы народная артистка Людмила Максакова так
Кроме того, несчастные не просто пьют, а пьют из огромных стеклянных банок, где томится брага, – Астров в нетерпении сосет зелье из резиновой трубочки. Да, эти бедные люди невменяемы и легко забывают, что они изображали пять минут назад. Какая же может быть цельность характера в таких условиях? И какое драматическое действие? Поэтому из разных кусочков актерской игры довольно сложно собрать образ, а из разных эпизодов – собрать общее впечатление от спектакля.
На сцене вроде бы все время что-то происходит. Вот доктор Астров в финале говорит знаменитое: «А должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело…» До сих пор доктора Астровы в задумчивости глядели на карту мира и говорили, конечно, не об Африке, а о своей душевной жизни. Туминас показывает, что доктор, человек ищущий, беспокойный, реально собирается уехать в Африку, и ему приносят кучу больших черных чемоданов. Этот рельефный образ – черные чемоданы – буквально преследует режиссера. С чемоданами вваливался в дом к Фамусову Чацкий (в театре «Современник»). С той же кучей чемоданов отправляется в стан к грекам Крессида («Троил и Крессида»). И опять те же чемоданы в «Дяде Ване»! Наверное, Туминаса, кочующего между Литвой и Москвой, преследует образ странствия. Но эти чемоданы – просто внешнее приспособление, раскрашивание текста, ничего не говорящее про суть и идущее «мимо автора». Кто вообще все эти люди на сцене – и не чеховские интеллигенты, и не современные, а кто? Аллегории? Символы? Так надо тогда Леонида Андреева и Метерлинка ставить. А нашего юбиляра режиссерский деспотизм явно заездил. Уже все было – вот, правда, чемоданов у Астрова еще не было…
Туминас много придумал, но зачем – не берусь вам сказать. И сквозь эти придумки иногда пробиваются к Чехову двое – Маковецкий и Вдовиченков. Именно сквозь, а не благодаря им. К примеру, насколько может помочь Маковецкому то, что во время ночного объяснения в любви к Елене Андреевне он снимает брюки? Деликатный, нежный дядя Ваня – и снимает брюки перед безнадежно любимой женщиной? Он что, собрался ею овладеть прямо под боком у профессора? И ведь Маковецкий играет именно драму человека чуткого, чувствительного, лишенного всякого напора и нахрапа, который не может урвать, заграбастать себе даже то, на что имеет право. А Вдовиченков – для чего грубо кидает Елену Андреевну на стол и раздвигает ей ноги? Иначе, другими средствами не передать, что он сильный и смелый человек? По-моему, эти довольно вульгарные режиссерские придумки дешево стоят. А вот глаза Маковецкого и Вдовиченкова в некоторых монологах – стоят дорого. В них есть искреннее, мощное чувство общего несчастья, общей горькой драмы русской жизни, где равны в несчастье и слабый, и сильный.
Очень бы хотелось посмотреть на этих актеров в менее патологической режиссуре.
А пьесы Чехова куда-нибудь зарыть в безопасное место лет на двадцать, потом отрыть и вновь прочесть. Может, тогда поймем, что там написано?
Доктора не вызывали
Как наша культура подготовилась к стопятидесятилетнему юбилею А.П.Чехова?
Всякий юбилей – праздник призрачный, фантомный, однако если речь идет о гениальном писателе, властителе дум, он все-таки дает повод обществу предъявить некоторые умственные и культурные достижения.
К юбилею А.П. Чехова предъявлять нечего.
Начнем с того, что не было выпущено не только академического, но даже простого полного собрания сочинений Чехова. Если какой-нибудь юноша с кольцом в носу вдруг подсядет на творчество Чехова, ему придется по-прежнему рыскать в магазинах старой книги. Вряд ли он нападет на тридцатитомник полного собрания сочинений (издание 1974–1982 годов), это решительная редкость. Скорее всего, отыщется собрание сочинений 1962 года издания. Серенький двенадцатитомник этот, когда-то изданный тиражом 610 000 экземпляров, до сих пор утешает страждущих, и более мы ничего не имеем! Конечно, Чехов в магазинах есть – обычно в виде избранных рассказов, выпущенных тиражом не более 5000 экземпляров. Издательства можно понять, им жить надо, выпуская в свет не книги собственно, а раскупающийся «книжный продукт», – а вот государство понять нельзя.