Страж перевала (сборник)
Шрифт:
— Куси! — приказал он собачке.
Собачка непонимающе завиляла хвостом, потом заскулила и попятилась. Цвингер усмехнулся, взял плеть, размахнулся… В то же мгновение собачка, подпрыгнув, вцепилась зубами в его руку. Патер с проклятьем отшвырнул собачку, зажал рану ладонью и исчез в своем доме.
На площади начало темнеть. Сторожа запирали улицы. Прозвонили первый обход. Ганс стоял, прижавшись к стене, пытаясь сосредоточиться. Он теперь знал, что делать. Правда, дудочка осталась в тюрьме, да и руки к лицу поднести невозможно, но раз надо, то он справится и так. Завтра, когда Питера выведут из башни, отовсюду слетятся
На темной площади качнулась тень, прозвучали твердые шаги. Ганс разглядел Вольфа Бюргера. Магистр подошел, бросил на ступени котомку и посох Ганса. Вытащил молоток, сбил кандалы с одной руки Ганса, потом с другой. Второй удар пришелся неточно, на левом запястье остался железный браслет.
— Ущерб городской собственности… — усмехнулся Бюргер.
Ганс молча растирал затекшие руки. Бюргер поднял и протянул мешок.
— Сейчас ты уйдешь из города и вернешься сюда не раньше чем через десять лет. Я опасаюсь, что завтра ты наделаешь глупостей, и нам придется казнить тебя, а от тебя есть польза, ты хороший мастер и, значит, должен жить.
— Ты полагаешь, будто я могу уйти, оставив детей на мучения и произвол судьбы?
— На произвол судьбы?.. — саркастически протянул Вольф. — Ты глуп, Ганс. Ты видишь только себя самого и лишь себя слушаешь. Ты забыл, что мы тоже люди и это наши дети. Палач города Гамельна кнутом убивает быка, но может, ударив сплеча, едва коснуться кожи. Повторяю — это наши дети. Они провинились, их надо больно наказать, но без вредительства. А хорошая порка на площади еще никому не вредила.
— Костер тоже никому не вредил?
— Не считай меня дураком, если глуп сам, — перебил Бюргер. — Я предусмотрел все. По закону ты имеешь право основать цех. Я дам тебе ученика. Ты уйдешь из города вместе со своим вервольфом. Я даже не спрашиваю, я знаю, что ты уйдешь. Ты слышал, к чему приговорен Питер, и, чтобы спасти его, ты побежишь от стен так быстро, словно за тобой гонятся все те волки, в которых будто бы умеет перекидываться твой ученик.
Бюргер направился к башне. Ганс шел за ним. Магистр своим ключом отпер дверь, вошел внутрь и через несколько минут вернулся, таща упирающегося связанного Питера. Ганс распутал веревки, и мальчик прижался к нему, часто вздрагивая.
— Быстрее, — поторопил Бюргер.
Оступаясь и проваливаясь в невидимые выбоины, они перелезли полуразрушенную стену, скатились вниз по откосу. Силуэт стоящего на стене Вольфа Бюргера четко чернел над ними.
— Вот видишь, — донеслось сверху, — я поступил с тобой честно. Я знаю, ты тоже честен и не будешь мстить городу.
От города Ганс с Питером не ушли. Рассвет застал их на холме ввиду городских стен. Укрывшись среди деревьев, Ганс смотрел на крыши Гамельна. Его исчезновение, конечно, давным–давно замечено, а сейчас, наверное обнаружили,
А сейчас… Ганс сжался, стараясь ничего не видеть, не слышать, не знать. Вольф прав, он не должен был вторгаться в мирную жизнь города, ведь это действительно их дети, а уж кои так вышло, то надо немедленно уйти, и чем скорее его забудут, тем лучше, и для него, и для детей. И все же уйти Ганс не мог. Каждый удар отзывался в нем болью, он ощущал детский страх и стыд и чувствовал, как с каждым взмахом кнута на городской площади уходит из него драгоценная сила. Он убивал, чтобы выручить этих детишек, и обманывал ради них, а теперь он их предал — и тоже ради них самих.
Поучительная экзекуция окончилась, а Ганс еще долго лежал лицом в землю. Потом он встал и пошатываясь, побрел вглубь леса.
Ганс шел оглохший и ослепший, не видя мира вокруг. Он стал чужим этому миру — обыкновенный прохожий, без дела идущий неведомо куда. Остановила его мысль, что он забыл что–то важное. Ганс присел на камень, достал из сумки дудочку, беззвучно перебрал пальцами по отверстиям, потом размахнулся и забросил ее в кусты.
Кусты раздвинулись, на поляну вышел Питер. На руках он нес маленькую Мари.
— Мастер, — сказал Питер, — Мари набила кровавую мозоль, она не может больше идти.
— Куда идти, зачем? — пробормотал Ганс.
— С вами, — пояснил Питер. — Они тоже решили уйти.
— Обязательно! — подтвердила Мари.
Все еще ничего не понимая, Ганс осмотрел ногу Мари, ободрал ивовую ветку, тщательно разжевал горькие листья и приложил зеленую кашицу к больному месту. Когда он, кончив лечение, поднял голову, то увидел, что вокруг стоят все его ученики: Анна, оба Якоба, Лизхен с Гансиком, и щеголеватый Людвиг, и все остальные, кого он не успел запомнить по имени, но любил больше всего на свете.
Значит, ничто не изменилось… Ганс вздохнул. Нет, изменилось многое. Дети ушли к нему из–под строгого надзора через полчаса после экзекуции. Просто так им это не удалось бы, наверняка они воспользовались его наукой. Но в городе уже спохватились, скоро вышлют погоню. Этого Ганс не боялся, он снова ощущал в себе силу и знал, что если захочет, то ни одна ищейка не возьмет след, а отпечатки детских ног оборвутся на камне, так что самый опытный следопыт руку даст на отсечение, что дальше никто не шел и, должно быть, сама скала раскрылась и поглотила детей. Их никто не найдет. Правда, прокормить такую ораву непросто, но он справился бы и с этим. Все было бы легко и понятно, если бы не одно возражение…
Ганс перевел взгляд на Мари. Ее круглая мордашка была удивительно и смешно похожа на бородатое лицо кузнеца, который стегал Ганса на площади. «Это наши дети, — прозвучал в ушах голос Вольфа Бюргера. — Ты честен и не будешь мстить городу». Именно так. Он не может увести детей, но не может и прогнать их от себя. Прав Бюргер, но прав и он. Решить их спор должны дети, каждый в отдельности, сам за себя, и не сейчас, когда обида мешается с болью, а по здравому размышлению, трезво взвесив все «за» и «против». Задача непосильная не только для ребенка, но даже для мудрого и дальновидного Вольфа Бюргера. И все же решать придется.