Страж перевала (сборник)
Шрифт:
— Говорят, дом хочешь покупать?
— Ну, — ответил Василий.
— Так покупай.
— Не скопил еще на дом.
— Ты не с рук покупай, у совхоза. За пять сотен продадим своему. Как на дрова.
— Мне абы какой дом не нужен…
— Хороший дом. В Замошье. Старухин бывший, бабы–машин. Или боишься? бригадирша прищурилась.
— Чего мне бояться? Я ничо не боюсь, — сказал Василий и тем решил свою судьбу.
Может для кого–то деревня Замошье и оказывалась за мохом, но для ближних поселков: Рубшино, Поповки и Андреева Замошье стояло по эту сторону моха. Прежде были и другие деревни, еще плотнее подошедшие к болотам, но теперь от них остались лишь камни фундаментов да умирающие
Среди постоянных жителей числилась девяностолетняя бабка Маша. Жила одна, ни с кем почти не беседуя и редко выходя за ограду. Дочь свою, сильно некрасивую, оставшуюся из–за войны в девках, бабка Маша пережила и схоронила. А дух сыновей расстреляли летом сорок второго. Про это случай на деревне говорили всякое: одни, что немцы расправились за связь с партизанами, другие, что партизаны приговорили братьев Антоновых как предателей. Хапуга Нюрка, бывшая в ту пору малолетком, но, по ее словам, все помнившая, отзывалась проще всех:
— А леший его знает, кто расстрелял? У этих Антоновых так: немцы придут — они в полицаях, немцы уйдут — в партизанах. Вот и попали кому–то под горячую руку.
Дожила бы бабка Маша свой век втихую, но вдруг в ее голову запала мысль, что сын жив. Который из двух, она сама не могла сказать, но твердо знала, что жив и скоро вернется. И, чтобы жилось сынку хорошо и удобно, купила бабка Маша дом, самый большой и новый во всей деревне.
Дом стоял на отшибе у колонки, чтобы за водой далеко не ходить. Когда дом строился еще были рядом соседи: Феша с Мишкой, потом сама баба Маша в своей развалюхе и лишь за ними дырами зияли пустыри от свезенных изб. Строился Юра, мужик молодой и непьющий, женатый на Светке, васиной троюродной, никак, племяннице. Устраивался надолго, да просчитался: подросли детишки, старшей девчоночке пришла пора в школу. А ближайшая школа — два перегона поездом ехать и до поезда три километра пешком. Из Андреева ездили школьники, человек пять, но Юра свою посылать не стал, нашел другую работу и переехал в Доншину. А дом, в котором и пожили–то всего лет пять, купила бабка Маша за две с половиной тысячи.
Для хорошего дома это не цена, но откуда у одинокой старухи такие деньги?
— С пензии, — отвечала бабка Маша.
И верно! Ведь старухе девяносто третий год идет, почтальон каждый месяц пенсию, тридцать рублей, на дом приносит, а траты у бабки какие? Магазин в Андреево пять лет как закрыт, на разъезде дважды в неделю хлеб с поезда дают, так и там Маши не видать, с одного огорода живет. Даже свет вечерами не зажигает — зачем старой? А пенсия капает и капает, большие тыщи, должно быть, накапали.
Прозвали бабку Машу багатейкой, на том бы народу и успокоиться, но только злыдня Панька возьми да и каркни на людях:
— Позарится кто на машкины тыщи, и пропала баба. Живет на отрубе, кричи — не кричи, никто не услышит.
Так и случилось. Зимой соседки заметили, что бабка Маша неделю за водой не выходит, и дверь снегом примело. Вошли в дом и сыскали старуху в подполе среди картошки, придушенной. А денег не нашли.
Милиция даже дела заводить не стала — больно нужно из–за такой дряхлой! Участковый, правда, приглядывался: не загудит ли кто из выселенных уголовников, разжившись лихими деньгами, но все было тихо. У деревенских на этот счет имелось свое мнение. Твердо знали: покончила с бабкой родная невестка — вдова младшего сына. Прежде она приезжала, хоть Маша и не привечала ее, а тут ни на похороны, ни наследства добиваться не появилась. Значит, она и придушила, больше некому.
Выморочный
Первые недели Василий крутился как заведенный. Времени на новоселье бригадирша дала два дня, за это время только и успел, что привезти из Дно стекла да разжиться в центральной усадьбе новой дверью. Остальное пришлось делать вечерами. И дом в порядок приводить, и садом заниматься. Сад при доме был хороший, молодой, насаженный Юркой и бесплатно перешедший к новым владельцам.
Но как бы ни был Василий занят, перед закатом, когда старухи одна за другой тянулись к колонке за водой, он убирал инструмент и садился на самодельную скамью. Неспешно отвечал на приветствия, сам первый не здоровался, он тут дома, пусть с ним здороваются. Даже черемуховый куст вырубил на две трети, чтобы не заслонял владельца.
Хозяйки с коромыслами на плече здоровались и шаркали дальше по тропе. Скрипела ручка колонки, плескала вода в ведра. Согнувшись дугой, старухи тащились обратно. Лишь однажды добрая бабка Настя поставила Ведра и подошла к заборчику.
— Ты гляди, совсем обжился, — не то спросила, не то просто сказала она.
— Да уж, — ответил Василий.
— Теперь тебе еще обжениться бы, а то как одному?
— Меня не любят женщины, — неохотно сказал Василий.
— Поди? Найдется какая молодуха. Ты уж не зевай…
Эти слова больно царапнули Василия, напомнив последний разговор с Селехой. В самом деле, кому он тут нужен?
Перестали радовать дом и скамья, Василий затосковал. Может и вовсе запил бы горькую, но после указа водку стали давать по карточкам, какой тут к черту запой… Нелюдимый Василий вдруг почувствовал, как не хватает ему людей. После работы, шагая через деревню, останавливался у чужих окон, пытался заговаривать со старухами.
— Чо, соскучал никак? — прищурилась, встретившись с ним, Панька. — Не бойсь, скоро соседи приедут, дачники. Повеселеешь.
С той поры, как покойница Маша порушила свою прежнюю избу, на дальнем конце оставалось всего два дома: тот, в котором жил Василий, и другой, запертый после отъезда бабки Феши. Позато лето его купили ленинградцы, но вот уже июль а носу, а они все не появляются.
Панины слова сбылись, и как всегда не тем боком. Ленинградцы приехали, но ничто в жизни не изменилось. Слышались неподалеку голоса, иногда Василий замечал, как кто–нибудь из соседей выходит на огород, порой, вернувшись с работы, видел, как дачники, все трое, идут из лесу с черникой. Знакомиться с Василием соседи не пришли, а самому идти казалось обидным, да и робел отчего–то. Девчонка дачниковская, правда, прибежала. Сунулась через дыру в плетне, посмотрела снизу вверх на сгребавшего ветки Василия, спросила:
— Вы тут живете, да?
— Живу, — отвечал Василий.
— Раньше в этом доме одна бабушка жила, и ее убили, — сообщила девочка.
— Сам знаю.
— А мы рядом живем! — девчонка крикнула это, уже убегая.
Вот и все разговоры, и все веселье.
Когда началась уборочная, Василия перевели на ток. Работа чистая и, главное, рано кончается, так что можно успеть до вечера к Змеиному острову пощипать брусники. Тащиться с ягодой на рынок не было времени, и Василий сдавал бруснику на пункт по госцене. Решил, как накопится сумма, взять не деньгами, а цветным телевизором. Приемщица сказала, что так разрешается.