Страж. Тетралогия
Шрифт:
Его, как и меня, беспокоило рассказанное колдуном, но я все еще лелеял надежду, что тот ошибался.
— До сих пор ни одного подтверждения с юга. Все молчат о заразе, Проповедник. Колдун мог и соврать.
— Мог, — не стал спорить тот. — Но боюсь, новости просто еще не дошли до нас. Путь очень не близкий.
Здесь он прав. Хагжит довольно далеко, море в марте-апреле бурное и штормовое, так что корабли с юго-востока задерживаются.
— Пока не буду думать об этом.
Он нахмурился:
— Негоже прятать голову в песок, Людвиг. И доколе будет он не верить
— Проповедник, у меня куча других занятий. Я ни на что не могу повлиять. Разумеется, я предупрежу Братство, а они отправят этот слух дальше, но в итоге, если эпидемия действительно началась, ничего не изменится. Даже если закроют порты, даже если выставят кордоны, даже если на каждой возвышенности посадят по волшебнику, который будет сжигать всех, кого увидит, — мор все равно найдет брешь. Это не локальный источник, как в Солезино, который вовремя взяли в оцепление.
137
Числ. 14, 11.
— Надо топить все корабли, идущие из Хагжита. — Он увидел, как у меня поднялись брови. — Я просто так предложил. Но другие скажут, что южане безбожники, так что греха в их убийстве нет.
— Так и будет. Корабли станут задерживать, заставлять разворачиваться назад или уничтожать. Но ночь темна, а океан велик. Кто-нибудь всегда проскочит. На барке или утлой лодке. Да в конце концов, волны прибьют труп зараженного с потопленного корабля к нашим берегам. Если эпидемия действительно так сильна, как говорил Вальтер, то приход смерти всего лишь вопрос времени.
— Надейтесь на Него во всякое время; изливайте перед Ним сердце ваше: Бог нам прибежище. [138] Только это и остается, Людвиг.
Кормчий переложил руль, и неспешная баржа стала прижиматься к открытому правому берегу, а затем вошла в один из многочисленных узких протоков. Впереди показалась приземистая пристань, ряды домов, чадящие черным трубы жироварен, склады и подводы. На последние с барж сгружали товары.
— Знаешь, что меня больше всего бесит в моей новой жизни? — внезапно спросил Проповедник. — Не отсутствие сна и даже не то, что я не нуждаюсь больше в пище и вине. Меня просто начинает трясти, когда я вспоминаю, что теперь почти не могу ничего трогать.
138
Пс. 61, 9.
— Ты о предметах?
— Конечно, я о них! Почему этот гад, — он ткнул пальцем в Пугало, — может, если только захочет, швыряться полными винными бочками, а я, в свой самый лучший день, способен едва приподнять твой кинжал над землей?
— Потому, что ты светлая душа, а он темный одушевленный.
— Меня не устраивает такой ответ. Величайшая несправедливость. Ее что, никак нельзя исправить? Я лишен массы развлечений из-за этого уродства. Было бы весело задирать юбки почтенным матронам. Разве нет способа?
— Способ
— И ты молчал?! — возмутился Проповедник.
— Просто не думаю, что он тебе понравится. Если я кину в тебя развоплощающим знаком, то на несколько мгновений, прежде чем ты исчезнешь, сможешь швыряться хоть коровами. Знак передаст тебе силу, заключенную в нем. Особенность светлых душ.
— М-да. Этот вариант меня не слишком устраивает.
Владелец судна подошел ко мне, степенно, но с уважением поклонился:
— Халсулес, господин страж. Нам надо разгрузить шерсть. Будете ждать или воспользуетесь дилижансом?
— За сколько управитесь?
— Полчаса, думаю. Надо прибыть на Кукушкину пристань до прихода приливной волны.
— Тогда подожду.
Баржа замедлила ход, матросы в шерстяных свитерах и испачканных смолой парусиновых штанах кинули швартовы причальной обслуге.
Тюки с овечьей шерстью, лежавшие на палубе, начали сбрасывать на руки грузчикам. Те относили их на склад.
— Как ты думаешь, Пугало побоится появляться в Арденау? Там много стражей и не все так дружелюбны, как ты.
— Оно? Побоится? — Я рассмеялся. — Ты, должно быть, шутишь. Но я провел с ним беседу и попросил не бузить, пока мы здесь.
Старый пеликан пробурчал нечто нелестное. Со времен Клагенфурта старикан пребывал в мрачной меланхолии.
Когда с разгрузкой было покончено, внезапно он оживился, указывая в сторону прядильного цеха:
— Это, часом, не наш ли старый знакомый?
Я пригляделся, улыбнулся. Человек, шедший к барже, заметил меня, махнул рукой.
— Привет, Людвиг. Проповедник, как здоровье? — Карл был все таким же широкоплечим, сильно оброс бородой и, похоже, не стригся с тех самых пор, как я видел его последний раз в Шоссии.
— Смешно, — буркнул Проповедник. — Здоровье у меня со времен смерти неважное. Чихаю по утрам.
— Настроение, я смотрю, тоже не сахар.
— У него была тяжелая неделя, — ответил я.
— Ха! — произнес Проповедник и, не глядя на нас, отправился к борту.
— Ну а ты как? — спросил я. — Когда я уезжал, ты едва стоял на ногах.
Карл поморщился:
— С тех пор как меня цапнул тот покойник, шрамы болят, стоит выйти на холод. После Лёгстера, считай с осени, я безвылазно торчу в Арденау. Столица Братства, собственная квартира и прочие прелести жизни это, конечно, очень хорошо. Но нормальной работы почти нет. Души стараются обходить город кружным путем.
— Что тебя удерживает от очередного путешествия?
— Мириам. — Карл увидел мое удивление. — Попросила задержаться до конца апреля. Учу Альберта драться.
В этом вся Мириам. Она умеет использовать людей и их таланты.
— И что мальчишка?
— Возмужал. Руки все еще недостаточно сильны, чтобы долго держать тяжелые клинки, но с дагой уже может постоять за себя. У меня такое впечатление, будто старейшина собирается отправить его в свободное плавание и, кажется, торопит события. Обычно она не настолько импульсивна.