Страж
Шрифт:
– Залили в задницу через воронку кипящее масло.
– Лучше бы я не спрашивал, – сказал Карл.
Беседу с Карлом я продолжил глубокой ночью, понадеявшись, что все уже спят. Говорили столь тихим шепотом, что едва слышали друг друга. Больше читали по губами.
– Ты что-нибудь надумал? – спросил страж.
Я посмотрел ему в глаза:
– Особого выбора нет. Постараюсь выбить для тебя комнату наверху, а там что-нибудь придумаем.
Он кивнул, не споря и не удивляясь моему решению:
– Пусть
– Да. Из тюрьмы в покои герцога есть прямая лестница. Но его милость не слишком спешит спуститься по ней и повидаться с родной матушкой.
– Значит, нам остается только ждать, когда тебя позовут.
Я кивнул. Не собираюсь самостоятельно бежать к его милости с просьбой взять меня под свое крыло. Если бы у Карла не было перспективы улететь с помощью требушета, я бы даже не думал ни о каком сотрудничестве.
Спустя несколько дней так ничего и не изменилось. Мы были предоставлены сами себе, и стражники, сперва злые на нас, понемногу успокоились, решив не портить нам жизнь и не гневить маркграфа.
У Марии оказался необычайно красивый голос, и она часто пела, несмотря на требования Мануэля прекратить. Окулл тоже пропала, словно ожидая чего-то. По нашим подсчетам, был уже конец марта, и я предполагал, что при самом худшем раскладе в начале мая кто-нибудь должен для нас что-то сделать. Уверен, что ни Гера, ни Львенок, узнав о случившемся, нас не бросят. Хотя вытащить пленников из Латки будет очень непросто. Впрочем, влияния Братства вполне хватит, чтобы сровнять замок с землей. Возможно, магистры от меня не в восторге, но я прекрасно выучил одно – своих на растерзание чужаков они не отдают, особенно если замешан Орден.
А Орден оказался замешан, и я стал крайне ценным свидетелем для того, чтобы подкосить его могущество. Грызня с Братством – это одно. А вот дополнительные доказательства того, что законники связались с маркграфом и вместе с ним покушались на слугу Церкви, мешавшему их власти, это совсем другое. Больше ереси и попыток отобрать у них деньги клирики не любят лишь одну вещь – когда кто-то пытается их убить или поставить на колени. Слуги божьи привыкли быть коленопреклоненными лишь перед Всевышним.
Как-то вечером, после того как, пребывая в дурном настроении, я швырнул в лицо тюремщику тарелку с филе морского окуня под маринадом, случилось нечто необычное.
Изольда молчала. Обычно после ужина она всегда молилась, и мы привыкли к ее высокому дрожащему голосу. А теперь висела глухая тишина, впрочем очень скоро нарушенная сдавленным воплем Марии.
– Не делай этого! – кричала она.
Я даже не понял сперва, что произошло.
– Карл, – позвал я.
Он завозился в своей камере, затем подошел к решетке:
– Что?
Я тоже прислонился к решетке,
– Черт бы побрал эту дуру! – Карл положил руку на дверь, но я, увидев появившуюся из мрака окулл, рявкнул ему:
– Не смей выходить!
Слава богу, он послушался.
– Остановись и вернись в камеру. Немедленно. – Мой голос звучал твердо, но Изольда лишь сказала:
– Вам больше нечего боятся – она не тронет вас, ибо я невеста Иисуса. Выходите и идите со мною в Царствие Небесное.
– Никому ее не слушать! – крикнул Карл и вкрадчиво обратился к Изольде, при этом смотря только на медленно приближающуюся мать маркграфа: – Послушай, девочка, у тебя очень мало времени. Вернись, пока не поздно!
– Ее нет. Она испугалась, ушла и больше не вернется. – Глаза Изольды горели фанатичным блеском, а окулл, наслаждаясь действом, не считала нужным появляться на глаза простым смертным.
– Она здесь, в десяти шагах от тебя! – заорал я.
Карл не выдержал, рванул дверь лишь для того, чтобы та изо всех сил захлопнулась у него перед носом, так как оказавшаяся рядом темная душа не позволила ему покинуть камеру.
– Сиди там, где сидишь, – прошипела окулл, склонила голову набок, изучая свою жертву, шагнула к ней, широко замахнувшись рукой.
Удар страшных длинных когтей, снизу вверх, распорол горло и сосуды, во все стороны плеснула кровь. Мануэль, увидевший смерть Изольды от невидимых ему рук, завопил от ужаса, и его вой забился испуганным голубем в ловчих тисках подземной тюрьмы.
Окулл воткнула обе когтистые руки в тело женщины, склонилась на ней, разевая внезапно увеличившийся в несколько раз рот и втягивая в себя золотистые искорки, вылетающие из жутко разорванного горла Изольды. Это было поистине страшно, видеть, как навсегда уничтожается чья-то душа. Когда все было кончено, окулл отбросила бесполезное, пустое тело, довольно улыбнулась мне:
– Ненавидишь меня?
– Да.
– Выходи, страж. Одной души мне мало, они слишком редко попадают в мои руки.
– Гореть тебе в аду, старая ведьма.
– Вот только никак не найдется тот, кто меня туда отправит, – хохотнула она и скрылась во мраке.
Карл сидел на полу, закрыв лицо большими ладонями:
– Ты чувствуешь себя таким же беспомощным, как и я, Людвиг?
– Вроде того, – ответил я. – Мануэль, заткнись.
Мануэль не затыкался и вопил, не переставая. Я слышал всхлипы Марии. Она перестала плакать лишь через несколько часов, глубокой ночью, а вот Мануэль не унимался. Его смех, слезы, молитвы, богохульства и полная околесица, которую он нес, говорили о том, что бедняга окончательно свихнулся.