Стрекоза в янтаре и клоп в канифоли

Сергеева Александра Александровна

— В юности баловался гитарой, — прозвучал удивлённый и очень знакомый голос где-то над её ухом.

Юлька вскинулась и… проснулась.

— С тобой всё в порядке? — сощурился Кирилл.

Он стоял перед камином с охапкой дров. И в своей привычной манере изучал её лицо.

— Что-то приснилось?

— Всякая чушь, — пробормотала Юлька, по-дурацки оглядываясь.

Словно карлик мог затаиться где-то в тёмном углу — как же неудобно жить при свете камина!

Кирилл сгрузил дрова в специальный ящик. Присел и принялся добрасывать их в топку, искоса поглядывая

на свою не случившуюся судьбу. Юльку это смущало до раздражения. Ей страшно не хотелось выяснять отношения, когда и без того уже всё понятно.

Но оказалось, что не всё.

— Хочешь, я увезу Севку, — вдруг озвучил Кирилл свои мысли, посвящённые вовсе не возомнившей о себе дуре. — Думаю, персонально за ним охоту не устроят. Слишком сложно Скорей всего выберут другую кандидатуру. Или обойдутся вашими персонами.

Юльке идея понравилась. А вот её неосуществимость — нет.

— Он с тобой не уедет, — досадливо признала она чистейшую и жутко неприятную правду. — Ни за что. Будь я одна, возможно, помогла бы тебе его связывать. И запихивать в машину. Но Даян не позволит. Кажется, он уже признал в сыне взрослого человека. Со всеми вытекающими. Особенно с правом на самоопределение. Ну, почему всё так скверно! — вырвалось у неё чуть ли не всхлипом.

Но слёз не было. Затаившее внутри горе было сухим, раскалённым и острым. Оно иссушало пядь за пядью души… возможно, избавляя Юльку от слякотного чувства жалости к себе.

— Тихо, — вместо слов пустого сочувствия вполголоса скомандовал Кирилл. — Не смей. Не добавляй нам с мужиками бессильной злости. Мы и без того… — споткнулся он на полуслове и поднялся: — Скоро потеплеет, и сможешь раздеться. Баня топится. Даян сказал, что ты плохо переносишь жару. Поэтому вы идёте в баню первыми. А я пока соображу нам ужин. Юль, — сухо бросил он уже в дверях. — Выдержи до конца. Ты, конечно, молодец. Я даже не ожидал. Но сжатая пружина выстреливает в самый неподходящий момент.

— Да, подлая манера, — постаралась высказаться Юлька, как можно, спокойней. — Но моя пружина не выстрелит. Я её потихоньку отпускаю. А, если не выйдет, набью тебе морду. Выпущу пар, и снова, как новенькая.

— А почему мне? — насмешливо осведомилась густая и загадочная темнота веранды.

— Потому что с ними мне ещё куда-то отчаливать, — с напускной безмятежностью заявила она. — А ты отомстить уже не сможешь.

— Резонно, — согласился Кирилл и закрыл за собой тяжёлую скрипучую дверь.

Юлька же сконцентрировалась, норовя опять заснуть. Даян прав: нужно оглядеться. А если ТАМ обнаружится хоть одна ящерица-динозавр, то и попытался вступить с ней в контакт. В том, что прилипшая к её семье мелочь, разумна — никаких сомнений.

Она тужилась, пыжилась, считала овец и читала стихи — ни черта не вышло. Сон не шёл — хоть ты тресни! Помаявшись так и покрутившись в кресле, Юлька осознала, что окончательно оборзела. Поэтому выскреблась из-под пледов и протестировала температуру в гостиной: ещё холодно, но теплом уже повеяло.

Печь трещала поленьями, как мальчишки пистонами. Она прошлёпала на веранду, что оказалась и кухней. На полу

обнаружила кучу сумок, ящиков и коробок. А на покрытом клетчатой клеёнкой столе упаковку длинных и толстых свечей.

Она скинула куртку, оставшись в свитере. Засучила рукава и принялась разбираться с багажом. Борщей ей, конечно, не варить, но и всухомятку можно поужинать с пользой. К примеру, порезать салатик. А то и парочку — почувствовала Юлька редкое воодушевление при готовке пищи. Что поделать: не любила она кулинарничать — с детства терпеть не могла. Не дано — оправдывала своё нежелание учиться готовить.

Но сейчас взялась за дело с удовольствием. Где-то пропадавшая белая ящерка нарисовалась, когда она вскрыла банку зелёного горошка. Куда мелкая проныра немедля нырнула, попрыгав на горошинах. Запустила между ними свои хвостики. Пошерудила внутри — даже не интересно: ради чего?

— Сгинь, — добродушно шикнула на неё Юлька, подхватив банку и как следует тряхнув.

Ящерка выпорхнула из неё и укоризненно показала жадобе язычок. Юлька ответила тем же. Беленькая липучка демонстративно развернулась, задрав хвосты и показав задницу.

— Севка научил? — догадалась мать учителя, вытряхивая горошек в освобождённый пластиковый контейнер.

Ящерка кивнула и улетучилась.

Ужин при свечах вышел на диво душевным. Натрудившись на морозце, мужики смели всё нарезанное и намешанное в два счёта. После чего пошли на второй заход: принялись сами резать и строгать. Периодически прикладываясь к коньяку — Севке тоже выделили грамм пятьдесят «за мужество».

Юлька пригубила водки — большего душа не запросила. Как ни странно, душе и без того замечательно уютно. Она была довольна происходящим — дура стоеросовая. Любые напоминания о предстоящем испытании пролетали мимо безмятежной довольной собой балбесины. Хотя напоминания текли рекой.

Мужики толковали исключительно о грядущем переселении в «мир иной». Их стопроцентная уверенность не казалась наигранной — ради того, чтобы успокоить любимую женщину и мать. Они приводили доводы, перетряхивали факты и фигуряли резонами.

Складывалось впечатление, будто им предстояла компьютерная война с кланом противников. Севка иногда собирал патриотически настроенных ребят, чтобы «раскатать в хлам пиндосов». Или «всыпать перцу лягушатникам». Изредка сынуля приглашал в команду ребят из Германии — тех он почему-то уважал.

Словом, мужики увлеклись сугубо мужской забавой: стратегическим планированием. А Юлька просто сидела и просто любовалась на них: вот же олухи царя небесного! Исходных данных кот наплакал: троица нематериальных ящериц и сны. Но мешать им не хотелось. А хотелось ей…

— Уф-ф! — шумно выдохнул Даян, опустив голый зад на нижнюю полку, откинувшись на край верхней и вытянув ноги. — Хорошо.

Горячий воздух бани был сухим и ничуточки не липким. Трёх свечей хватало, чтобы не натыкаться на всё подряд. Пара «заваренных» в кипятке веников, деликатно ароматизировали, не раздражая нос. Настоящие деревянные кадки вместо пластиковых тазов рождали в душе уютное ощущение чего-то подлинно стоящего.