Стрекозел
Шрифт:
Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле оказались фотографии.
Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них - черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.
Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.
Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал
– Это вот - капитан, - упирал он палец в одну из фотографий.
– Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова "Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми натруженными пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах - его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
– Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать - война, - развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотки зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.
– Сейчас на чай приглашать начнут, - предположил сержант.
И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.
– Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
– Все ты, Муха, знаешь!
– А как же?
– расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину.
– Что здесь, что дома - одинаково. Законы есть законы.
От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
– Чайку бы хорошо, - мечтательно протянул пулеметчик Клеткин, крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.
– И пожрать не мешало!
– поддержал закадычного дружка маленький Гена Сироткин по кличке "Метр с каской".
– Было бы неплохо.
– Пора точить!
– В самый раз.
– Точно. Похавать - это четко.
Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
– Чего тебе жрать, Сироткин?
– удивился Стрекозов.
–
– У меня все в ум идет, - глубокомысленно заметил Гена.
– Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.
– Который между ног, - добавил Клеткин.
Засмеялись, и громче всех - Сироткин.
– Товарищ лейтенант!
– со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух.
– Стреляют! В демеевском кишлаке бой!
В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно новогодние хлопушки, разрываются гранаты.
Стрекозов бросился к радиостанции.
– Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, сквозь треск отрезал Демеев.
– Надо будет - дам сигнал. Конец связи! капитан резко прервал разговор.
Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.
Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.
Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.
– Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, подались вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.
Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.
– Локтионов!
– заорал Стрекозов.
Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
– Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!
Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики съежились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.
– Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!
– Они правду говорят, - запротестовал Мухамадиев.
– Иди ты!
– двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок.
– Стано-о-овись!
В считанные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились возле командира.
– Проверить оружие и амуницию!