Стрекозка Горгона. 1828 год
Шрифт:
– Что?! А вот сейчас я ревную! – строго напустился он на невесту. – И кого ж ты любишь? Признавайся!
– И правда, Серж, сама себе удивляюсь, – Таня распахнула глаза, показывая, сколь сильно поражена этим открытием. – Порой мне кажется, что и Сеню, и Юрика я люблю больше. Юрик куда как безупречнее, чем ты…
– Что за дерзости я от своей невесты слышу! Желаешь, чтобы я Георгия на дуэль вызвал?.. – возмутился жених и мстительно добавил. – И зря считаешь его безупречным! Знала б ты, как гардемарины себя ведут. Похлеще гусар! В каждом рыбацком себе, где их суда причаливают, месяцев через девять
Таня засмеялась примирительно: что-то Серж злится, подразнила его, да и хватит.
– Ну, ладно тебе. Считай, что все сии дерзости: мой последний рубеж обороны. Увы, готова пасть тебе на грудь, ищу последние силы, чтоб удержаться, цепляюсь за всё, что под руку подвернётся, как утопающий за любую соломинку…
– Соломинку? А в это позволь не поверить! – прижимая невесту к себе, вдыхая запах её волос, с сомнением и одержимостью счастливейшего влюблённого, готового броситься в бездну вниз головой, произнёс Серж. – Что-то мне кажется: никакая ты не утопающая, а словно коварная русалка, заманиваешь, чтобы меня утопить вернее. Сколько впереди будет таких вот «последних рубежей твоей обороны», которые мне придётся штурмовать?
– А сколько нужно, чтоб ты счёл, что тебе не скучно рядом со мной?
– Что? – спросил Серж, приподнял её подбородок и строго пожурил. – Это всё говорилось, чтобы я не скучал? А если б я поверил?.. – но твёрдости жениху хватило ненадолго, не мог он сохранять суровый вид возле Тани. – Впрочем, ты права: я уже доволен. И весь в предвкушении блаженства, что ждёт меня после свадьбы…
Невеста блеснула радостно глазами и переменила тему:
– Так что с Лужницким, что он сказал?
– Ничего особенного, просто пожал мне руку и поблагодарил за доверие, сказал: «Ценю, не забуду!» Но главное не то, что сказал, а как выглядел: был задумчив, важен; наши острословы уже упражняться на его счёт начали. Спрашивали, каким ядром его контузило, по какому месту, иль это стрела Амура его насквозь пронзила? А он даже не отвечал на шутки, лишь отмахивался.
– Это ему несвойственно?
– Ни в коей мере!
– Мне кажется, Лужницкий всю жизнь будет нам добрым другом и никем другим. Правильно, что ты не ревнуешь, у тебя тоже есть чутьё.
– Надеюсь. Ох, какое же мне нужно чутьё, чтобы знать, от кого исходит опасность, кому можно доверять! …Присядем.
Жених потянул Таню к стулу, усадил к себе на колени, обнял, губами осторожно касался её виска, щёк. Таню это волновало и пугало одновременно и, чтоб отвлечь его, она поделилась своими мыслями:
– Всё же мы мало времени вместе провели… Помнишь, когда мы в деревне жили, тебе ни разу не удавалось подкрасться ко мне незамеченным, я тебя издалека чувствовала. А потом это пропало. Когда мне в Смольном сообщали, что меня в зале для гостей ждут, я заранее не могла понять, ты там иль кто другой. Сейчас это чувство заново появилось – я уже минут за десять знаю, что ты рядом. Только странно: я всё жду того мальчика, какой в деревне был. Знаю, что ты повзрослел, а, наверное, потому, что не привыкла ещё, вот появляешься ты в дверях, и я каждый раз удивляюсь, что предо мной не тот мальчик, а
– И ты догадываешься, какие чувства во мне бродят? – спросил он, касаясь губами её виска. Таня кивнула, и он задал следующий вопрос.
– Тебе это нравится?
– Не знаю…
– Говорят, девушки боятся первой брачной ночи, а я этого тоже боюсь. Я очень-очень люблю тебя, и… О! если б ты знала, как я жажду тебя! – выдохнул он с жаром, помолчал, добавил. – Однако больше всего я боюсь обидеть тебя… Желаю тебя страстно, и сам себе варваром, дикарём кажусь…
– Но мы же спешим со свадьбой только, чтоб я получила право тебя сопровождать, – растерянно ответила она. – Это главное, а что по ночам делать, менее важно. Правда?
– О нет, стрекозка моя, нет и нет. Ночь – важней всего! – воскликнул Серж. – Для меня – важнее. Ответь откровенно, что ты сама о близости думаешь? Боишься иль нет?
Да, беседовать на эту тему в Смольном её не учили. Таня, дерзкая, остроумная, кою, кажется, ничего на свете не могло испугать, смутилась. Вскочила с колен жениха, пересела на другой стул, подхватила веер, прикреплённый к поясу, закрыла им пол-лица, посмотрела над веером строго-строго:
– Фи! Какие непристойные вопросы Вы сегодня задаёте, господин поручик!
Сергей погладил её руку, посмотрел умоляюще:
– Тань, не дурачься, я серьёзно спрашиваю… Знаешь, сегодня в полку острословы наши обсуждали историю, что зимой с одним штабс-ротмистром случилась. Он женился и, как уверяют, по любви, казалось, что барышня тоже влюблена, а когда после свадьбы он завёл её в спальню и попытался раздеть, она истерику устроила: мол, как Вы смеете? Представляешь, выскочила из спальни, уже без фаты, но в платье, убежала к родителям с криками, что этот мужчина ведёт себя неучтиво!
– Бедная наивная девица! – сочувственно покачала головой Татьяна.
– Бедный штабс-ротмистр! – горячо возразил Серж. – Вообрази, каково ему! Где б ни появился, сразу либо напрямую его спрашивают, либо за спиной шушукаются: «Это тот, что с жены подвенечный наряд не смог снять? От коего невеста из спальни сбежала?» Прям, хоть имя меняй: так якобы влюблённая невеста опозорила… Наверно, думала, что муж лишь для того, чтоб на балы её вывозил!.. И меня офицеры сегодня по пятам преследовали, каждый норовит совет дать, один другого пикантней, каким образом тебя удержать в спальне, чтоб сходного конфуза не случилось…
– Ммм… Знаешь, Серж… пожалуй… я… так и быть…я не сбегу… – смиренно потупив очи, пообещала Татьяна.
– Не сбежишь? – лукаво посмотрел он. – И на том спасибо.
Она со щелчком захлопнула веер, отбросила его, улыбнулась, как заговорщица, и, стрельнув глазками, слегка виноватым голосом призналась:
– Можешь считать, что тебе попалась самая бесстыжая невеста, если правду скажу… Не понимаю, как можно бояться того, чего не знаешь… Меня больше не страх, а любопытство гложет… Когда узнаю, тогда скажу, страшно иль нет.