Стрела и солнце

Ильясов Явдат Хасанович

— Привет, Ламах, — кивнул человек архонту.

— Здравствуй, Дейномен, — буркнул старик.

— Дело к тебе.

— Дело! Нашел, где толковать о деле. Не мог утром зайти в магистратуру?

— Чего ты кричишь? — удивился Дейномен. — Ты же знаешь, что мне некогда расхаживать по учреждениям. И потом, скажу прямо — у вас там, во Дворце Совета, порядки завелись — хоть плачь! Целый день потеряешь, пока пробьешься к кому надо. Разве это хорошо? Так человек как человек, а попадет в Совет, станет должностным

лицом — и уже не помнит вроде, что он потому только и стал властью, что я его выбрал. Я и мои соседи. Погодите, вот созовем Народное собрание — достанется кое-кому!

— Ну, ладно, — усмехнулся архонт. — Утихомирься. Какое дело?

— Нужен камень для изгороди.

— Наломай.

— Как «наломай»? Я один работник в семье. А виноградник кто мне вскопает, кто подвяжет кусты?

— Займи у Коттала.

— Я ему и так должен.

— Фу ты, дьявол! Беда с вами. Ладно, приходи завтра. Отпущу из общественных запасов. Хотя там не то что на изгородь — на ступеньку, пожалуй, не наскребете. Ну, найдем. Если, конечно, другие архонты согласятся.

— Согласятся! Пусть только… Благодарю, Ламах. Знал — не откажешь.

— Зайдем, если хочешь. Закусим.

— Некогда, брат. Спешу к детишкам. Загляну в другой раз… Будь здоров.

— Будь здоров.

На внутреннем дворе — авлэ, у полупустого бассейна, над которым протянулись ветви цветущей сирени, зеленеющих розовых кустов и шиповника, архонта встретила Гикия.

Старик поцеловал дочь в лоб, улыбнулся:

— Как ты хороша сегодня! Не уступишь самой Артемиде.

«Тот крестьянин, увидев меня, тоже вспомнил о лунной богине», — подумала Гикия с детской гордостью.

В Херсонесе издавна процветал культ богини-охотницы, охранительницы стад Артемиды, образ которой на Гераклейском полуострове постепенно слился с Девой таврских племен. Сравнение женщины с нею считалось высшей похвалой.

Гикия всмотрелась в глаза Ламаха, насторожилась и спросила:

— Что с тобой, отец? Чем-то огорчен, да?

— Я? — притворно изумился Ламах. — Что ты, что ты, доченька. Мне весело, как вакханке. Только венка на голову не хватает.

— Не обманывай меня, — опечалилась Гикия. — Разве я не вижу, как ты взволнован? Лучше откройся.

— Что со мной? — Ламах, кряхтя, опустился на край бассейна… — Все то же, — проворчал он угрюмо. — Споры. Раздоры. А годы уходят. И нет рядом сына, который поддержал бы мою слабеющую руку.

Гикия резко вскинула голову, стиснула кулачок. Сказала с горечью:

— Эх, почему я не мужчина!..

«Давно пора отдать Гикию замуж, — подумал старик. — Не будет же она вдовой до конца своих дней. Да, пора замуж, доченька. Но за кого? Женихов-то хоть отбавляй. Да после первого раза… я уж и не знаю, как быть. Гикия ведь не такая, как другие. Тут нужен особый человек. А где взять?..»

Ламах закусил, принял

теплую ванну и только лег на циновку, застланную козьими шкурами и мягкой полостью, собираясь вздремнуть, как явился стратег Зиф. Высокий, поджарый, ладно сбитый, он неожиданно, будто из пустоты, возник у порога, крикнул отрывисто:

— Вставай, Ламах!

— Что случилось? — встревожился архонт,

— В бухте Ктенунт боспорская триера.

— Нападение?!

— Нет, — пояснил Зиф успокоительно. — Послы царя Асандра.

— Послы?

Озадаченный Ламах поднялся, сел, задумчиво почесал оголенную макушку.

Случись нападение, мозг архонта сработал бы тотчас же. Постоянные набеги соседей стали для херсонеситов настолько привычным явлением, что постепенно привили безотчетное побуждение, не раздумывая, сразу, едва только разнесется весть об опасности, хвататься за оружие и стремглав бросаться к городским стенам. Оборона Херсонеса для его обитателей — повседневное, будничное дело, как и труд, еда, отдых.

Но зато им трудно с ходу определить свое отношение к такому, быть может не очень редкому, но всегда значительному событию, как прибытие иноземных послов. Слишком тонко, хлопотливо, утомительно… Надо поразмыслить.

— Дева! — Ламах со злостью взъерошил на висках седые волосы. — Не жди добра от этаких гостей. Разве мало плохого видит Херсонес? К чему еще новая беда? Слушай, Зиф. Скоро вечер. Поздно. Объяви боспорянам — мы не можем принять их сегодня. Пусть ночуют на судне. Чтоб никто не сходил с триеры. Удвой ночную страну. Ни один чужак не должен проскользнуть в город. Кто знает, что у них на уме. Я отдохну до заката, потом соберем членов Совета, поговорим и решим, что делать. Согласен? Ступай,

— Бегу.

Утром Ламах долго копался в сундуке, раздумывая, во что бы одеться.

Не доверяя вороватым слугам, он сам вытащил и перетряхнул застиранные хитоны и выцветшие хламиды, пока не отыскал лучший наряд: мало поношенную, короткую, до колен, шерстяную тунику, пару добротных сандалий и новый плащ из толстого ворсистого сукна.

Глянув на чистые, тускло поблескивающие подошвы обуви, архонт сокрушенно покачал головой:

— Обдерутся о камень. И плащ запылится. Только добро испортишь.

Но что поделаешь? Совет постановил — не ударить лицом в грязь перед кучкой недоброжелательных гостей.

По улицам бегал глашатай. Он призывал граждан Херсонеса одеться почище, есть, пить, веселиться, показывая довольство и благополучие. Самый бедный херсонесит, понимая важность происходящего, натягивал наименее рваный хитон, доставал из погреба заветный кусок овечьего сыра и последний кувшин дешевого кислого вина. Пусть видят прихлебатели Асандра — народ Херсонеса еще не утратил вкуса к солнцу и песне.