Стрела и солнце

Ильясов Явдат Хасанович

— Вот тут-то ты и неправ, Орест, — возразила Гикия. — Допустим, Ксанф ошибается относительно Психариона, Одна ласточка не делает весны. Но Дато? И его жена Ситрафарна? И матушка Метротима? И другие соседи? Один может ошибиться, но десять, двадцать, сто человек?.. Правда там, где большинство.

— Так ли? — едко рассмеялся Орест. — Не всегда большинство выносит справедливые с-суждения.

Представь себе ученого эллина, скажем — врача Гиппократа, к-который попал в горы к полудиким таврам.

Какой-нибудь тавр смертельно болен. Гиппократ утверждает, что болезнь у него — от перелома ноги, кровь загнила. Чтобы спасти больного… надо не

медля отнять конечность. А все другие уверены, что на беднягу напустили порчу колдуны из соседнего племени. Поэтому надо скорей молиться каменной бабе…

Кто же прав — один умный Гиппократ или сто невежественных тавров? Так и здесь. Суд толпы — не с-самый верный.

Растерявшись от кажущейся убедительности его слов, Гикия долго молчала. Потом сказала несмело:

— Бывает и так. Если может ошибиться отдельный человек, то не ограждена от заблуждений и толпа, состоящая из отдельных людей. И все же… Как бы ни заблуждались люди в мелочах, они не ошибаются в главном. Есть понятия… проверенные жизнью за тысячу лет. Никто не назовет хорошим человеком убийцу, грабителя, вора, предателя. Правда?

— Да, — вяло согласился Орест. Видимо, он устал от столь длинного, сложного разговора, — Но я хотел с-сказать… есть пределы, до которых большинство может простереть свое любопытство относительно отдельного человека. Если он убийца, вор, грабитель — судите, наказывайте. Но лезть в постель к мужчине и женщине, когда они спят, — неблагородно. Надо различать мнение действительно полезное от мелочного, завистливого злопыхательства выживших из ума старух, которые обливают помоями все молодое, дерзкое в своей неопытности, но по существу — чистое, задорное от избытка сил. Я слышал когда-то… от одного восточного торговца поговорку: «Человек тверже камня, нежней цветка». Долбите камень, но бог вас у-упаси измять лепестки!

Гикия долго не раскрывала рта, стараясь вникнуть в смысл его высказываний.

В них как-будто была большая, идущая от самой жизни сила.

Но Гикия смутно чувствовала — сила эта цепляется, при всей видимости глубины, лишь за поверхность вещей. Рассуждениям Ореста не хватало стержня. Ясности, которая могла бы просто доказать то, что есть.

И вдруг у нее мелькнула острая, как ей показалось, мысль. Она заявила с необычайной твердостью:

— Да, случаются ошибки, заблуждения, грязь, наносы, злословие… Но есть еще и сознание собственной честности. Кто внутренне чист, не запачкается в болоте. Боится злословия человек, чувствующий за собой какую-нибудь вину. Подлинно честному незачем страшиться злопыхательства. Так же, как и злопыхать. Алмаз сколько бы ни обливали грязью, останется алмазом. А грязь? Польет дождь — смоется.

Он бросил на нее пытливый взгляд и возразил с ядовитой усмешкой:

— Дождь? Что-то долго не льет. И польет ли когда-нибудь? По-моему, грязь так и останется грязью. Алмазы захлебнутся в ней и потонут…

И тут Гикия нащупала главный изъян в его рассуждениях. Исходя из прямых наблюдений о непорядках, царящих в мире, они заканчивались кривым выводом об их незыблемости.

Дочь Ламаха коротко отрезала:

— Дождь польет!

Гикия решила повести мужа в театр.

Театр был расположен на склоне холма у южной стены, под открытым небом. Он не имел крыши, поэтому представления давались только в хорошую погоду и большей частью при дневном свете.

Места для зрителей уступами в виде подковы спускались вниз, к полукруглой площадке —

орхестре. За нею возвышалось скене — помещение, где переодевались актеры, закрытое от посторонних глаз тесным рядом небольших колонн.

Так как, после весенних полевых работ наступила некоторая передышка, людей собралось немало. Явилась почти половина свободного взрослого населения Херсонеса. Рабам и детям вход в театр запрещался. В старину сюда не пускали и женщин, но теперь этот обычай соблюдался не так строго. Женщины, особенно из зажиточных семейств, могли иногда присутствовать на лицедействах, укрывшись под навесом самого последнего ряда.

Даже захудалые бедняки, — те из них, которым не помешало какое-нибудь спешное дело (у кого мало денег, много забот), не остались сегодня дома — государство рассматривало театр как средство воспитания граждан и выдавало неимущим особую сумму для посещения поучительных зрелищ.

Шла Эврипидова «Ифигения в Авлиде».

Содержание трагедии было знакомо херсонеситам по известной легенде о Троянской войне.

…Незапамятные времена. В бухте Авлиды тесно от ахейских (греческих) кораблей. Протяжные крики воинов, стук щитов, скрежет мечей. Вождь ахейцев Агамемнон собирается отплыть на судах к городу Трое.

— Отомстим фригийцам за похищение красавицы Елены! — единодушно твердят вооруженные до зубов мужчины.

Но эллинам не удается покинуть гавань. Богиня Артемида разгневана. Она не желает падения Трои и устраивает полное безветрие. Беспомощно обвисли паруса ахейских кораблей. Жрец Калхас объявляет волю Артемиды: безветрие прекратится, если Агамемнон заколет в жертву божественной охотнице дочь Ифигению.

Вождь ахейцев потрясен. Ему жаль юную дочь. И в то же время он обязан исполнить долг перед Элладой. С болью в сердце отец убеждает Ифигению согласиться на жертву. И девушка, после мучительных колебаний, приходит к решению мужественно умереть ради блага родной страны,

На площадке разыгрывались захватывающие сцены. Клитеместра, супруга Агамемнона, стыдила мужа. Рыдала Ифигения. Ее жених Ахиллес грозился выступить против всей ахейской рати.

Амфитеатр, погруженный в тишину, прерываемую изредка чьим-нибудь судорожным вздохом, напряженно следил за ходом событий, и если одни безмолвно, в душе, защищали дочь, то другие кратким возгласом одобряли действия отца.

— Я считала Сафо лучшей поэтессой в мире, — задумчиво проговорила Гикия по пути домой. — Неужели я… ошибалась? Нет, не может быть. Ведь любовь — такое счастье! — Она с нежностью взглянула на Ореста, потом нерешительно опустила глаза. — А долг? — произнесла женщина с некоторым удивлением. — Или… долг выше? Какая сила духа была у древних! Не пощадить родную дочь ради спасения отчизны.

Гикия прочитала наизусть слова Агамемнону:

Ты видишь — там и корабли, и войско, И меди блеск на витязях Эллады? Пойми ж меня: к твердыням Илиона Им нет пути, вовеки им не взять Троянских стен, коль я, презрев пророка, Тебя богине в дар не принесу. — А Ифигения? — продолжала Гикия. — Ее речь, обращенная к матери, врезалась мне в память: Разве ты меня носила для себя, не для отчизны?