Стрельба в невидимку
Шрифт:
– Хорошо. Звоните по сотовому. Я могу куда-то выехать. – И он продиктовал номер.
Только я положил трубку и не успел даже кипятильник отключить, как позвонил уже долгожданный мент.
– Привет, майор.
– Здравствуй, майор, но подожди пять секунд. Я чай завариваю.
Хорошему Лоскутков не научит. И это именно у него я научился так нагло врать. Он всегда просит по телефону подождать минуту, а трубку обычно берет снова только через три. Я, конечно, не мент и так тянуть время не умею, но с минуту на приготовление чая у меня тоже ушло.
– Рассказывай, – сказал я в трубку.
– Паша твой как в воду канул…
– Надеюсь.
– Что? –
– Надеюсь на то, что ты до него не доберешься и не получишь вдобавок к первому перелому еще один. А то с тобой вообще невозможно будет говорить. И так дикция нарушена. Ты к медикам обращался?
– Переживут… – Он зол. – Что ты хотел от Александры Чанышевой?
– Я хотел посмотреть, как она будет вести себя, когда ты отпустишь ее под подписку. Чем займется?
– Хочешь за ней установить наблюдение?
– Нет. Я хочу, чтобы ты установил такое наблюдение сам. У вас же есть служба «наружки». Запускай их в работу.
– Какой в этом смысл?
– Это я тебе рассказал бы при личной встрече. Ты сейчас свободен?
– Жду результат экспертизы. Обещали в течение часа закончить. Так что это время буду на месте.
– Экспертизы по какому делу?
– По Лешему. Анализ на ДНК взяли и у Чанышева, и у Панкратова.
– Ты Панкратова допрашивать будешь?
– Буду.
– Я хотел бы поприсутствовать.
– Зачем? Ты же Лешим не занимаешься.
– Он компьютерщик. А я приобрел себе компьютер. Хочу поговорить.
– Вот еще… – не понял Лоскутков моих мотивов, но догадался, что просто так я время терять не буду. – Приезжай через час.
– Я сейчас подъеду. Пока поговорим о Чанышевой. И еще мне надо кое-какие машины проверить.
– Опять «хвосты»?
– Да.
– Давай. Жду.
Как ни жалко мне было расставаться с только что приобретенным компьютером, а все же пришлось бросить на него нежный взгляд и тщательно повернуть в замке ключ. Чтобы никто, не приведи боже, не вздумал в мое отсутствие поиграть за моим столом. Игры, кстати, мне Валера установил вместе с остальными программами первой необходимости. Естественно, программы были нелицензионные. Таковы жестокие жизненные законы нашей страны, и мне хочется попросить прощения у господина Гейтса и остальных ему подобных. На лицензионные программы, думаю, мне не хватило бы и всех двух тысяч. Интересно проверить – в ментовке и в ФСБ стоят какие программы?
В это утро дождь вроде бы не намеревался проявить себя явно, хотя небо по-прежнему было затянуто тучами, как театральная сцена в антракте спектакля бывает закрыта занавесом.
По дороге я опять обнаружил за собой «четверку» цвета «баклажан» и вторую машину – старенький и неброский «Опель Кадет». Ведут парой. И чуть не профессионально друг другу передают. Кто-то их учил основательно.
Я остановился и зашел в магазин, чтобы купить батарейки, и попытался сквозь витрину присмотреться. Бесполезно. На кулак они не лезут. Такое впечатление, что вообще пропали из моего поля зрения. И тем не менее я чувствовал, что они где-то здесь, рядом. Более того, показалось даже, что и в магазин кто-то из них за мной пожаловал, чтобы понаблюдать.
Проверить это несложно. Этот магазин я знаю. И потому внешне рассеянным взглядом я осмотрел первый зал, где и сделал покупку, а потом перешел во второй – в противоположный конец. Там тоже сумел присмотреться. Нет, никого не обнаружил. Тогда просто вышел через склад, с которого продают сантехнические и строительные изделия. Там всегда есть люди около открытых грузовых дверей. Так и есть. Я перешагнул сразу через два унитаза,
Никого не было и рядом. Пустой двор. И я вовремя вспомнил о ноже Гоши Осоченко. Огляделся, подошел к машине, нажал кнопку на ноже. Лезвие выскочило настолько хищно и упруго, что просто руки зачесались – так захотелось проколоть колесо. Что я и сделал. И спокойно двинулся в обход дома к своей машине. Обернулся только на углу. За «четверкой» виделась чья-то склоненная над колесом фигура. Можно было бы вернуться и поговорить. И оставить там хозяина в таком же состоянии, как и колесо. Но сначала предстояло выяснить принадлежность машин. И вообще, с некоторых пор я предпочитаю мирно «хвосты» наблюдать и почти на них не реагировать. Так опыт подсказывает. А то как-то не так давно я «объяснился» с «хвостом», а его через пару минут убили. Пытались меня подставить.
Дальнейший путь до городского управления я проделал со скромным сопровождением только в одну машину. Но зато ее стало более заметно.
Глава 13
1
Леший почти спокойно прожил год после первого убийства. Почти – это не потому, что милиция уже никого из студентов, принимавших участие в вечеринке, не доставала. А она и не доставала. Дело стало привычным по нынешним временам «висяком». Леший и так уже совершенно не боялся милиции, понимая, что выстроил настолько правильно собственную психологическую линию поведения, что никто и ничего ему приписать не сможет. Более того, всем кажется, что его и подозревать-то смешно. И от таких мыслей на лице Лешего появилось постоянное выражение блуждающей полуулыбки, за которой скрывалось только его собственное знание происшедшего. Никто в целом мире не знает… Но знает он! Даже значимость он свою почувствовал от этого.
Беспокоило его только одно – воспоминание, как зубная боль. Нет, у Лешего совсем не было раскаяния. И не было чувства вины. Но он не смог ничего «сделать» с убитой там, в лесу. Почему? Откуда может у него взяться импотенция? Вроде бы ничем не болел, что может привести к таким последствиям. На службе в армии, хоть и в ракетных войсках служил, не облучался, не работал на вредном производстве. Но, прочитав кучу книг и журналов по интересующему вопросу, он пришел к мнению, что такое случается. Что это временное явление, психологический фактор. И слегка успокоился. Когда надо будет, все окажется в порядке. Он себя убеждал, хотя полная уверенность в сексуальных способностях так и не пришла.
Это был последний год обучения. Занимался Леший старательно. Много времени проводил в институтской и в публичной библиотеках. И к госэкзаменам подошел с прочным багажом знаний, как говорила его мать. Она вообще любила говорить фразами из своей комсомольской молодости, и оттого язык матери казался иногда Лешему «мертвым». Таким же, как, скажем, латинский. Но «мертвый» латинский язык все же использовался в католических молитвах и в медицинских терминах, кажется, и в юриспруденции, а комсомольско-партийный язык ушел в прошлое. И оттого мать со своим лексиконом и со своими призывами к морали казалась старой ненужной вещью. Но с ней он смирился, хладнокровно думая, что она, такая больная и старая, уже проживет недолго. В остальном мать ему не мешала, потому что Леший привык совсем не слушать, что она говорит. Словно не с ним она разговаривает. Словно в комнате его нет.