Стрингер. Летописец отчуждения
Шрифт:
– Ты Калину не тронь, паскуда. Его Зона забрала. А он мне жизнь спас, - здоровяк ткнул в сторону найденыша, - Еще раз язык распустишь, по стене размажу.
Петро, словно пушинку, отшвырнул тощего желторотика в сторону и присел перед Прессом.
– А ты правда видел Семецкого?
– почему-то шепотом спросил он.
– Да.
– Он видел!
– грозно зыкнул бык в сторону Зайца.
– Да пошли вы!
– истерично крикнул, вжавшийся в кладку сталкер, - Совсем с катушек все послетали! Еще раз кто меня тронет - ночью зарежу!… Завтра один уйду!… Вы… вы мне не указ!
Вечный только
– Смени тональность, мальчик, - жестко ответил Рябой, - Как бы самого на куски не распластали. Никто тебя больше не тронет. Живи себе, гнида. Все равно завтра на корм пойдешь.
Перевес, к счастью, оказался на его стороне, но перегибать палку не стоило. А вдруг и правда психанет и пальбу начнет. Кто его знает, этого Зайца. По хорошему, надо бы отнять у него «Беретты», но гребаные законы Зоны…
– А какой он, Семецкий?
– продолжал шепотом Петро, теребя в руках край куртки.
– Седой. Патрон, вот, мне дал… А что?
– Можно один?
– умоляюще протянул руку здоровяк.
Пресс достал из рюкзака стандартный «рекордовский» заряд. В скудном свете двух свечей, Рябой увидел, как из-под пластикового края гильзы блеснула головка пули. Новенькие совсем. Свинец обычно быстро тускнеет.
Он все думал, почему принял сторону найденыша. С Зайцем они хотя бы пару дней знакомы, а с этим оборванцем всего несколько часов. Хотя Рябой сразу понял, что желторотик гнилой. Как позабытая под январским снегом дыня. Но это не аргумент. Лично сталкеру Заяц не сделал ничего дурного. Сдрейфил только разок, да «золотую рыбку» из-под носа умыкнул у водонапорной станции. Все равно придется считаться с его мнением. Группа пока еще не распалась. Но все к тому и шло.
Здоровяк перекатывал в широких ладонях патрон, благоговейно на него посматривая.
– А что вам Семецкий?
– еще раз спросил Пресс, пялясь в пустоту.
– Да ты что, не понимаешь?!
– не выдержал Заяц, - Семецкий - призрак. Его убил с десяток лет назад Монолит! Просто аномалия Зоны, всплывающая время от времени в ПДА! Ты чего нам тут лапшу на уши вешаешь!
Петро нехорошо посмотрел и Заяц тут же заткнулся. Петро умеет нехорошо смотреть.
– Я могу доказать.
Пресс плавно снял с головы налобный фонарик и нажал зеленую клавишу на миниатюрном корпусе. Сверху приподнялась круглая крышка-экранчик не больше, чем у сотового телефона. Порезанные, огрубевшие пальцы едва слушались, и он чуть не уронил приборчик на бетонный пол. В последний момент успел подхватить за один из жгутов.
– Смотрите… - пригласил, поковырявшись с настройками, Пресс.
Все сгрудились в кучу. Любопытствовал даже Вечный, поглядывая из-за широкого плеча здоровяка. Экран показывал «молоко», изредка пробиваемое крупной рябью.
– Я же говорил - бред, - победно махнул рукой, отстраняясь, Заяц.
Но тут оператор отошел в сторону. На экране появились силуэты сосен, кромка поля, а белое пятно так и осталось на месте. Мало того, из хрипящего динамика было слышно, как оператор разговаривает с белесой пустотой, а она… Она ему отвечала.
«…колько стоит… жизнь, стринге…» - послышалось Рябому.
Говорят, что зародышу в утробе матери
Разум Смертина прятался где-то в самой глубине телесной оболочки. Ему, так же как и зародышу, было хорошо, спокойно и уютно. Все вокруг покрывала плотная прозрачная пелена. Тело работало в автономном режиме. Еда, сон, движение вперед. Он даже со своими собеседниками общался автоматически, не слыша их, одновременно плавая в своих липких мыслях. Страха не было. Сожаления тоже. Не было даже элементарного интереса к жизни. Он забыл, зачем пришел в Зону и не знал, хочет ли отсюда уйти. Ему было все равно. На грани бреда и понимания своего «я», появлялись образы. Некоторые - очень яркие, насыщенные красками, другие - серые и убогие. Он терялся в них, плелся, будто через лабиринт, но выхода не находил. Алексей осязал окружающее, воспринимал, усваивал. Он все слышал и все видел, но при этом уходил глубже в себя. Теперь реальность была для него другой. Смертин мог подолгу смотреть, как красиво сгибаются пальцы на руке, как при этом морщинится кожа и проявляются костяшки пальцев. Как фантастически и невероятно это устроено.
«Сколько стоит твоя жизнь?»
Будучи совсем молодым и глупым, Алексей наивно полагал, что жизнь бесценна. Закинув на плечо камеру, он понял, что ценой могут стать клочок земли или даже кусок хлеба. А в последнее время Смертин все четче осознавал, что жизнь - всего лишь роскошь. Как дорогая сигара или глоток пятидесятилетнего коньяка. Дана не всем, и при том быстро кончается.
Этим утром он встал другим. Скорлупа треснула, и мир вновь обрушился всей тяжестью, сдавливая зудом немытой кожи, болью в покалеченных ногах, дергающим воспалением верхней десны. Навалилось все и сразу. В голову будто ворвался свежий ветер. Единственное, что Алексей почувствовал в первые секунды возвращения - жестокое разочарование. Он не хотел обратно. В мир, сотканный из грубой силы и страданий. Но невидимая рука отвесила оплеуху и поставила перед фактом.
В первую очередь Смертин, залез в рюкзак и достал камеру. Одному богу известно, как он умудрился ее сохранить в этой безумной круговерти. Дико хотелось помыться. Спали все, кроме Петро. Здоровяк развалился на куче тряпья и аккуратно ковырял кончиком ножа в патроне дырку.
– Что делаешь?
– спросил, потягиваясь, стрингер.
– Оберег. Это же принадлежало Семецкому, - Петро ловко просунул в отверстие специально заготовленную тесемку, связал узлом концы и повесил на шею.
– А здесь нигде нельзя искупаться?
– Только в речке. Отсюда недалеко.
– А мне показалось, что от моста прилично, - заметил Смертин.
– Она к селу поворот делает.
– Проводишь?
Здоровяк замялся. Но потом принял решение и кивнул, правда, без особого энтузиазма. Алексей протянул ему дробовик:
– Возьми пока.
Рябой продрал глаза, непонимающе на них посмотрел и увалился спать дальше.
– Люк плотнее закройте, - буркнул он напоследок.