Строгий заяц при дороге
Шрифт:
Когда в далекой столице кремлевские куранты отзвонили восемь часов, в нашем городе пробило десять. В этот момент я стоял возле двери подвала в доме Хомяка. В детстве мы часто играли в этом подвале. Довольно обширный, он был плотно застроен внутри дощатыми чуланами, между которыми змеился лабиринт коридоров. В чуланах жильцы хранили старые вещи, запасенные на зиму картошку и морковь, пыльные газеты десятилетней давности. А пацанье, если удавалось стащить у родителей ключи, традиционно играло здесь в «катакомбы». Место это было уединенное, и я готовился к любой пакости со стороны неведомого клиента моего зятя. Зато и у меня были шансы выудить из него все, что он знает про Хомяка и икону.
Ключ
В детстве этот подвал казался мне огромным, целым миром, островом сокровищ, втиснутым в коробку старого кирпичного здания. Теперь же это был обыкновенный, тесно застроенный подвал, в который я сошел ловить неведомую удачу.
К сожалению, оказалось, что удачу здесь ловил не только я. Из-за дощатой стенки, шагах в пяти от меня, раздался громкий свист. Тут же выключенный кем-то, кто остался у меня за спиной, погас свет. По глазам ударила темнота. Я потянул из кармана фонарик, уже чувствуя, что он застрял и я не успею его вытащить. Потом было первое, робкое еще прикосновение — и вот чьи-то крепкие пальцы уже вцепились в мой рукав.
— Вот он! Я его держу! — голос был таким же безликим, как сумрак коридора.
Я ударил наудачу, попал, и меня отпустили. А через мгновение навалились снова — уже втроем или вчетвером. Меня схватили за лицо и за горло, кто-то повис на правом колене, другой — на левой руке. Меня еще не били. Бил я. Удар в мягкое — чей-то живот; потверже — плечо. Потом — обдирающая костяшки пальцев боль и чьи-то неожиданно поддавшиеся под кулаком зубы, каскад захлебывающегося мата и град ударов в грудь, в лицо, в голову.
И, в завершение удовольствия, удар свинчаткой по затылку. Тут уж добру молодцу и карачун пришел.
Когда-то я любил книги с описаниями красивых драк, и переводные, и наши. Одно удовольствие читать, как доблестная милиция крушит направо и налево челюсти нарушителей общественного порядка, укладываясь при этом в рамки необходимой обороны. И так уж красиво это у них получается, что просто нет слов. Прочитаешь такую книжечку и хочется кого-нибудь… того… А мы дрались совсем не красиво: несколько неловких тычков вслепую, один удачный удар по зубам с моей стороны и один отменный удар свинчаткой в пользу противника. Вот и вся драка.
«…По знаку волшебника солдаты сомкнули свои ряды вокруг Колвина.
— Плюешься! — прошипел Бустрофедон. — Я тебе покажу, как плеваться! Отведите его в Залы Фобоса! — и он издал звук, которого от него лорд Колвин никак уж не ожидал — тоненькое мерзкое хихиканье, вовсе не вязавшееся с его мрачным и величественным видом. Колвин еще раз плюнул магу на мантию, повернулся и пошел, сопровождаемый стражей, по мрачным коридорам цитадели.
Тяжелая, обитая бронзовыми полосами, дверь выходила на винтовую лестницу, ведущую, казалось, в самое чрево земли. На узкой лестнице конвой перестроился по двое. Мерные шаги его рассеивались в безмолвии подземелья. Спускались долго, распугивая светом чадящих факелов нетопырей
Внизу, за заброшенной комнаткой тюремщиков, лорд увидел новую дверь, на сей раз решетчатую, набранную из толстых дубовых балок. За дверью было другое, более обширное подземелье.
Засов лязгнул, решетка ушла в сторону. Тьма навалилась на факелы, живая, мохнатая, ждущая… Колвина приковали к кольцу, врезанному в пол подземелья.
Рядом воткнули факел так, что узник остался стоять в круге рассеянного света.
Лейтенант стражи что-то сказал остальным на свистящем диалекте племени гурков, и те дружно захохотали. Узнику стало не по себе. Вот они, значит, какие — Залы Фобоса, о которых в Роканкоре говорили только шепотом — лабиринт извилистых тоннелей и тайников в недрах скалы, где ненавистный Бустрофедон производит свои ужасные опыты над людьми, животными и — ходили слухи — даже над демонами, которых он вызывает сюда силой своего волшебства.
Тем временем стражники кончили смеяться, застыли, прислушиваясь к чему-то, и, вдруг засуетившись, выскочили обратно за решетку. По приказу лейтенанта, один из них скрылся в комнате тюремщиков, и через минуту в этом мрачном помещении вспыхнул робкий огонек. Остальные-стражники нестройной толпой стали подниматься вверх по лестнице, и Колвин остался в одиночестве…»
— Товарищ! — кто-то тряс меня за плечо. — Товарищ, очнись!
Прислушиваясь к сосущей боли в затылке, я разлепил веки. Не дай бог — сотрясение мозга. Меня снова легонько потрясли.
— Как они вас!.. — с восхищением сказал тоненький детский голос. Я окончательно открыл глаза, но не увидел ничего, кроме яркого снопа света, бившего мне прямо в зрачки, захотел сказать: «Отведи фонарик в сторону», — и почувствовал во рту кляп — отвратительную на вкус тряпку. Попробовал пошевелиться и понял, что связан. Тогда я замычал и задергался.
— Полное спокойствие, товарищ! — шепотом сказал обладатель фонарика. Луч нырнул, потом взвился к потолку, выхватив попутно из темноты угол рассохшегося шкафа и стену чулана, потом уперся в пыльную лампочку. К ней потянулась детская рука, повернула в патроне, и зажглись 45 робких свечей. Мальчик ободряюще улыбнулся и погасил свой фонарик.
Это был лобастый крепыш лет девяти в синей, отороченной синтетическим мехом курточке, с ног до головы выпачканный в пыли и паутине.
— А я думал, они вас кокнут! — радостно сообщил он. — Но так даже интереснее. Тебя как зовут, товарищ?
Он ухватил за уголок и вытащил из моего рта мерзкую тряпку. Я вздохнул свободнее, сплюнул и сказал:
— Спасибо, парень! А зовут меня Максуд Александрович. Развяжи-ка меня. Веревку перетянули, гады!
Мальчик склонился над веревками, бормоча:
— Нет, Максуд Александрович — это слишком длинно. Я буду называть вас «товарищ Штирлиц». Хорошо? — Пальцы его возились с моими путами. Я напряг мускулы и, почувствовав себя посвободнее, воспрянул духом.
— Называй как хочешь. Хоть груздем…
— Значит, договорились. Товарищ Штирлиц. А меня зовите «товарищ Тит». Ладно?
Я молча кивнул. И что он там столько возится с этими веревками? А парень, тем временем, удовлетворенно хмыкнув, разогнулся.
— Давайте условимся, — сказал он. — Вы — наш разведчик, томитесь в застенках гестапо. Вас били, пытали, но вы так никого и не выдали. А я — юный подпольщик. Я случайно наткнулся на подземный ход, который ведет в ваш каземат. Я буду носить вам еду и воду, перевязывать вам раны и искать способы вашего освобождения! — Голос мальчишки звучал самозабвенно, и мне было не по себе. Пошевелив плечами, я понял, что веревки, хоть и ослаблены, но не развязаны. Теперь я нащупывал на них что-то вроде морского узла, которого там раньше не было.