Строговы
Шрифт:
Чувствуя, что утром становой пристав может начать допросы, Матвей посоветовал мужикам держаться робко и говорить только одно: «Вижу, что народ едет в кедровник, ну и я поехал».
В полдень всех арестованных привели в правление.
Становой пристав, молодой, краснощекий, встретил мужиков весьма любезно. Улыбаясь, поглаживая короткие офицерские усики, он просто, будто мужики были его приятели, заговорил:
– Что же это вы, друзья хорошие, беспорядки у меня встану разводите? Или в самом деле жить туго?
Матвей чуть не вскрикнул: «Э, вон ты куда гнешь!»
Без особого труда можно было понять расчеты станового. Так как ни урядник, ни волостной старшина не могли указать, кто поднял народ на захват кедровника, пристав, очевидно, решил расположить к себе мужиков, чтобы они сами выдали зачинщиков.
Действительно, такой простой подход станового понравился мужикам. Матвей заметил, что их лица обмякли, а Калистрат Зотов стал медленно приподыматься. Матвей дернул его за подол рубахи. Калистрат оглянулся. Матвей, пряча руки за широкой спиной Силантия Бакулина, погрозил ему кулаком.
Однако становой пристав заметил беспокойство Матвея и, по-прежнему улыбаясь, сказал:
– Ну, ты вот для начала скажи.
Он пальцем показал на Матвея. Тот поднялся.
– Ну, давай расскажи, как жизнь идет. Может, жалобы какие есть? Скажи. Посмотрим, поговорим. Авось что-нибудь и придумаем сообща, – повторил он, видимо, заранее подготовленную фразу.
Но теперь слова прозвучали так, что не только Матвей, а и другие мужики почувствовали, что становой рисуется.
– Жалобы? Жалоб нету, – проговорил Матвей.
– Та-ак… – протянул пристав. – Ну, а живешь как?
– Живем помаленьку.
Пристав молча прошелся за столом, несколько обескураженный тем, что разговор не клеился, и сказал, кинув недовольный взгляд на Матвея:
– А ты говори смелее, не бойся. Я свой человек.
«Вот гад, в родню лезет», – подумал Матвей и, стараясь, чтобы это получилось душевно, проговорил:
– Да я и не боюсь, вы не зверь.
Становой с радостью подхватил:
– Вот и чудесно! Говори о всем, что на душе лежит, откровенно. За слова не судят.
Но и после этого Матвей не разговорился. В силу необходимости приставу пришлось беспрерывно задавать ему вопросы о его хозяйстве, о семье, о жизни.
Вслед за Матвеем он начал в таком же духе разговаривать с другими мужиками. Теперь уже все понимали, что становой приглядывается к ним, а на самом деле он не так добр и ласков, как это ему хочется показать. Он же, видимо, не подозревал того, что его разгадали, и чем дальше, тем больше рисовался, то и дело вставляя в свою речь деревенские словечки.
Мужики переглядывались и все ждали, когда же наконец пристав бросит морочить им головы и начнет говорить о том, ради чего он сюда приехал.
Но ожидания эти были напрасны. Становой отпустил мужиков,
3
На другой день с утра становой вызвал только новоселов. Оставшиеся в каталажке волченорцы долго гадали о том, что значило это. Всем стадо ясно только одно: то, что происходило вчера, это было ненастоящее, – настоящее началось сегодня.
Час проходил за часом, а новоселы не возвращались. Мужики стали догадываться, что становой вызвал новоселов вперед для того, чтобы устроить волченорцам какой-то подвох, может быть натравить одних на других или выпытать ложные показания.
Матвей больше чем кто-либо другой понимал, что дело приняло серьезный оборот. Новоселы могли оказаться недостаточно стойкими.
Наступил уже полдень, когда становой приказал привести волченорцев. Он встретил их, как накануне, приветливо, и с улыбкой спросил:
– Как же все-таки, мужички, произошло это? Народ вы бывалый, в бога верующий, царя почитающий – и вот бунт учинили.
Чувствуя, что разговор на этот раз будет серьезный, что становой что-то подготовил волченорцам, так как новоселов не было ни в правлении, ни в каталажке, Матвей решил выступить от имени арестованных.
– Мы бунта не чинили, господин становой пристав, – сказал он. – Мы не одни в кедровник шли.
– Я знаю, вы других вели, – ехидно вставил пристав. – Вы пошли против закона. Это и есть бунт, самоуправство.
– Нет. Когда мы услышали набат, – продолжал спокойно Матвей, – мы все решили: «Ну, слава богу, губернатор не оставил наше прошение без внимания».
– Какое прошение? – удивился становой.
Матвей рассказал о прошении, поданном волченорским обществом губернатору. Становой пристав, слушая это, покусывал губу.
– А кто из вас Силантий Бакулин?
Бородатый, крупного роста, богатырского сложения Силантий Бакулин поднялся, заметно оробев от того, что становой назвал его.
– Ага, так это ты Силантий Бакулин? – меряя его взглядом, проговорил пристав. – Так вот, Силантий, новоселы говорят, что это ты ударил в набат.
Возмущенный неправдой, Силантий сразу осмелел и сказал басом:
– Несуразица, барин. Плетут.
– Как «плетут»? Вот видишь, их подписи есть. – Становой взял со стола какую-то бумагу и поднес ее к своим глазам. – Тут так и показано: «Еще недели за две до шишкобоя нас собрал Силантий Бакулин и сказал: ждите, мол, набата, когда надо будет, я сам в большой колокол вдарю».
– Брехня! Все брехня! – заволновался Силантий Бакулин.
Матвей про себя улыбнулся: все, что говорил пристав, было измышлением и только подтверждало предположение, что власти ничего точно не знают.