Строговы
Шрифт:
Анна подъехала к толпе и остановила лошадь. Из двора Никиты Пьянкова в обнимку вышли его сын Ермолай и Мартын Горбачев – старые сослуживцы Матвея. Поддерживаемые с обеих сторон женами, они пьяно орали.
Эх, да зачем нас забрили в солдатыДа гонят на Дальний Восток?А ну, да причем же мы тут виноваты,Коли вышли на лишний вершок?..В другом конце кто-то затянул одиноко:Прощай, родимая сторонка,Прощай– Настя! – кричал какой-то мужик в другом месте. – Лошака береги! Жеребец будет – картина! – И безнадежно добавил: – Эх, все сгинет!
Скоро к толпе подошли поп, дьякон и Евдоким Юткин, исполнявший обязанности церковного старосты.
Начался молебен. Надрывая глотку, дьякон провозглашал «здравие государю-императору Николаю Александровичу» и «победу христолюбивому воинству». Но трудно было перекричать толпу. Молебен никто не слушал.
Через несколько минут, закончив службу, поп тыкал заиндевевший от мороза крест в губы плачущим, обезумевшим от горя солдаткам.
– Кончай прощание, мужики! – крикнул староста Герасим Крутков, который должен был сопровождать мобилизованных в город.
Снова начались причитания. Немало Анна прожила на белом свете, а подобного ни разу не слышала.
Особенно дико, надсадно голосила жена Мартына Горбачева, Пелагея, обычно веселая, бойкая бабенка:
– Мартынушко мой, да соколик ты мой ненаглядный, да на кого ж ты нас спокидаешь? Да чует мое сердце, да чует мое ретивое: вековать мне век одинешенькой, да только с малыми ребятками!
Она опустила голову на плечо Мартыну, а он, будто не замечая ее, обнимал гармониста и громко выкрикивал:
– Поехали! Поехали, Митрофан! На тот свет поехали!
Отдельным кружком, в стороне от толпы, с батожками в руках стояли старики. Были тут известный зубоскал Петруха Минаков, по прозванию Царь Давид; дед Лыков, по-уличному просто Лычок; Кондрат Гуменнов, прозванный за высокий рост Полтора Кондрата; старый поселенец, начетчик Святого писания Григорий Сапун. Они смотрели на толпу, переговаривались, вспоминали былое. К ним подошел Евдоким Юткин, в волчьей дохе нараспашку и белых, украшенных красной росписью валенках.
– Ну, что, старики, загоревали? – спросил он. – Война будет короткой. Отец Аполлинарий говорит, что не пройдет и двух недель, как враг будет посрамлен.
– Тебе, Алдоха, чего горевать! – заговорил Кондрат Гуменнов. – Откупил сынов, оба у тебя дома. А погляди на других – кто работать-то станет? Весной, слышь, пахнет, а земелька – она работу любит.
– К весне вернутся, – сказал Евдоким.
– Да ты что, Алдоха, сорочьи яйца ел? «Вернутся», «вернутся»! Мы побольше твоего прожили, – загорячился дед Лычок. – Ее только начни, войну-то, она тебя, как трясина, до ушей затянет.
– Еще, Евдоким Платоныч, в Писанин сказано… – вступился в разговор Григорий Сапун, но закончить свою мысль ему не удалось.
Толпа с воем, плачем и стоном двинулась вперед, людская волна подхватила стариков и понесла по улице.
Анна поехала вслед за толпой. В те короткие минуты, которые провела она среди провожающих, в душе ее произошли перемены. Давно ли думала она о Матвее со злобой, давно ли считала его причиной и виновником неудачно
«Нет, я супротивная, неблагодарная, негодная я», – думала Анна, возвращаясь к себе на пасеку.
Чувство горячей любви к Матвею, которое она столько времени сдерживала, захватило ее, и она поняла, что нет ничего у нее в жизни дороже его.
С этого дня она стала готовиться к поездке в город.
3
Накануне отъезда в город Анна поехала на ток за соломой. Хотелось ей все дела сделать по двору, чтобы Агафье осталось меньше хлопот. Сбрасывая вилами с копны пласты снега, она и не заметила, как подкатил на санях Демьян.
– Бог в помощь! – крикнул тот издали.
– Господи! Откуда ты? – оторвалась Анна от работы.
– Не вы к нам – так мы к вам, – улыбнулся Демьян, соскакивая с саней.
Он привязал лошадь к березке и подошел к Анне.
– Я в городе был. Твоего мужика видел.
– Брешешь?
– Провалиться на этом месте!
– Ну, как он? – Карие глаза Анны заблестели от волнения.
«Сон-то мой в руку», – подумала она.
Прошлой ночью ей снился сон: идет она будто по полям, кругом цветы, зелень, рожь колосится, медом пахнет. Вдруг слышит, собака лает. Остановилась она, ждет. Знает, что не может собака одна быть. Кто-то, значит, навстречу ей идет. Проходит минута, другая – нет никого. И собака затихла. Идет она дальше. Вдруг из-за куста на нее собака – прыг. Большая, пестрая, с телка ростом. Анна испугалась, присела, а собака обнюхала ее и давай лизать руки. Хвостом виляет, визжит, ласкается. Утром Анна рассказала об этом Агафье. Свекровь славилась умением разгадывать сны.
– Это, милая моя, к вестям, – сказала она, выслушав Анну. – Вот посмотри: либо письмо от Матвея получишь, либо сам прискачет.
Демьян заметил, какой интерес проявляет Анна к вестям, которые он привез, и нарочно не спешил рассказывать. Топтался на одном месте, посмеивался.
– Ну, как он живет там? – торопила его Анна.
– Живет неплохо. Не прячется, как ты, от людей.
– На то он и город. Там никуда от людей не спрячешься, – спокойно проговорила Анна, не понимая намеков Демьяна. – Ну, а ты, Дема, с ним разговаривал?
– Где там! Он делами был занят, – с усмешкой ответил Демьян.
– Что он, арестантов гнал?
– Во-во! Угадала! Только не арестантов, а одну арестанточку. Ничего себе бабочка!
Демьян захохотал, ноздри его измятого носа дрожали.
Анна, недоумевая, пожала плечами.
– Ну, и брехун ты, а я и в самом деле поверила.
Демьян стал серьезен.
– Не веришь? Тогда слушай, все до капельки обскажу! – И он, не дожидаясь ее ответа, принялся рассказывать: – Еду я по городу, вижу – Матюха идет. Придержал я коня и еду с ним почти рядом. Идет он с какой-то молодкой и до того с ней любезничает, просто удержу нет. А она привалилась к нему и все в лицо ему заглядывает. Вот лопни глаза мои, если хоть каплю соврал!