Струна и люстра
Шрифт:
Страна Синей Чайки. 1957 г.
Камень с берега моря. 1957 г.
Похищение агента. 1958 г.
Четыреста шагов. 1959 г.
Бабочка. 1959 г.
Победитель. 1959 г.
Экспедиция движется дальше. 1959 г.
Зеленая монета. 1959 г.
Овод. 1959 г.
Светлый
Восьмая звезда. 1959 г.
Прачка. 1959 г.
Табакерка из бухты Порт-Джексон. 1959 г.
Письмо Северной королевы. 1959 г.
Надпись на брандмауэре. 1959 г.
Снежная обсерватория. 1959 г.
Там, где течет Ориноко. 1959 г.
Медленный вальс. 1960 г.
Галинка. 1960 г.
Имени погибших. 1960 г.
Похлебка с укропом. 1960 г.
Рик — лайка с Ямала. 1960 г.
Минное заграждение. 1960 г.
Костер. 1960 г.
Планшет. 1960 г.
Рейс «Ориона». 1960 г.
Осколок моря. 1960 г.
Настоящее. 1960 г.
Вспомните «Эдельвейс». 1961 г.
Рукавицы. 1961 г.
Трое с барабаном. 1961 г.
Самый младший. 1961 г.
Только. 1962 г.
Риск. 1962 г.
Крепость в переулке. 1963 г.
Генка и первый «А». 1963 г.
Почему такое имя (цикл рассказов), 1960–1963 гг.
Почему такое имя
Айсберги проплывают рядом
Минута солнца
Рубикон
Стенгазета
На берегу
Подкова
Звезды пахнут полынью
Крылья
Палочки для Васькиного барабана. Повесть.
Белый щенок ищет хозяина. Повесть.
Брат, которому семь. Повесть в рассказах.
Лерка. Повесть.
Победители. Цикл рассказов.
Альфа Большой Медведицы. Цикл рассказов.
Синий краб. Стихи.
МАЛЬЧИШКИ, МОИ ТОВАРИЩИ Ранние
Этот раздел автор назвал так, как называлась одна из частей его студенческой дипломной работы. Защита состоялась 16 марта 1961 года на факультете журналистики в Уральском государственном университете (г. Свердловск, ныне Екатеринбург). Диплом назывался «Очерк и рассказ в газете и журнале», и в упомянутый выше раздел Владислав Крапивин включил несколько маленьких произведений, которые самонадеянно и поименовал рассказами. На самом деле (как понимает автор сейчас) это были зарисовки, наброски, отдельные эпизоды, написанные с претензией на литературный стиль («Крылья», «Рейс «Ориона», «Костер», «Планшет», «Настоящее»). С некоторой натяжкой может быть назван рассказом, пожалуй, «Самый младший», но он в дипломе стоял отдельно, вне рамок упомянутого раздела.
Готовя ранние рассказы к публикации в предыдущем собрании сочинений, автор разделил их на три части. В первую вошли те, что никогда до той поры не были напечатаны. Они так и пролежали в архиве писателя в виде черновиков и рукописей, и у многих даже не было ни одного читателя. Дело в том, что автор смотрел на свои «творения» довольно строгими глазами и, закончив очередное из них, часто браковал на корню, убирал с глаз подальше.
Во второй части оказались те рассказы, что когда-то были напечатаны в периодике, но вставлять их в книжки — всё из тех же критических соображений — начинающий писатель не решался.
И наконец в третьей части оказались рассказы, которым «повезло» быть включенными в ранние, шестидесятых годов, книжки Владислава Крапивина, но в дальнейшем переиздавать их он не хотел. Но хотел или нет, а когда дело дошло до первого «почти полного собрания сочинений» (Москва, «Центрполиграф», 2000–2001 гг.), пришлось подчиниться принципу: выкладывай все, что есть. И автор «выложил» со смешанными чувствами. Во вступлении к публикуемым впервые ранним рассказам он писал:
«Долгое время я колебался: надо ли помещать в книге свои первые литературные опыты — плоды мучительных ученических терзаний, когда еще не хватало ни сил, ни умения, чтобы написать полноценный рассказ (не говоря уже о повести). И все же решился. По нескольким причинам.
Во-первых, объявлено, что это собрание сочинений — полное (точнее говоря, почти полное). Значит, автор обязан включить в него как можно больше из того, что сочинил.
Во-вторых, я вернулся в памяти к героям своих первых рассказов и вдруг понял, что они были друзьями моей литературной юности, помощниками в попытках найти писательскую дорогу. И если я изобразил этих мальчишек и девчонок без должного мастерства, разве они виноваты? Было бы совсем не по-товарищески с моей стороны лишить их единственной возможности встретиться с читателем.
А в-третьих, вот что. Не раз в письмах и на встречах автора и читателей ребята и взрослые меня просили: «Расскажите подробнее о вашем творческом пути».
Вообще-то выражение «творческий путь» кажется мне чересчур академичным и применимым только к классикам. Но как сказать иначе, не знаю… Путь — он все-таки был. А как можно говорить о пути, не показав его начала?
Я вытащил из архива стопки толстых студенческих тетрадей со слипшимися клеенчатыми обложками (они отдираются друг от друга с хрустом).