Струна (=Полоса невезения)
Шрифт:
— Если бы… — без улыбки произнес мальчишка. — Только это неважно. Важно другое. Меня к вам послали, чтобы передать: она рвется. Запомнили? Она рвется.
— Ладно, — кивнул я машинально, совершенно не понимая, о чем речь. — А знаешь… — неожиданно выдохнул я, — вот уже полгода, как меня никто Константином Дмитриевичем не звал. Только Антоновичем.
— Как его? — махнул рукой вбок пацан, и, глянув туда, я увидел…
Костя стоял в снегу, но не тонул в нем — казалось, снег расступался возле его ног. Потому что белое его лицо было белее всех снегов мира, вместе взятых.
— Привет,
— П-привет… — лязгнув зубами, отозвался я. Не то чтобы мне сделалось страшно — хуже, чем было еще совсем недавно, видимо, и не бывает, обрадуешься любому страху, если он заменит скучную безнадежность. Но все-таки мурашки пробежали у меня по спине, и что-то встрепенулось глубоко-глубоко, точно форточка где-то во мне открылась.
— Все нормально, тезка… — медленно сказал он. — И что именем моим назвался — правильно. Ты даже сам не знаешь, насколько правильно. Но тебе надо знать… про меня, и Ленку, и девчонок… кто тогда отдал приказ… Кто кого спасал на самом деле… И ты узнаешь… когда-нибудь. И вот когда узнаешь — не мсти, понял? Им уже взвешено и отмерено. А сейчас мне пора, зовут меня.
— Мне тоже пора, — сообщил рыжий мальчишка.
— Ты хоть скажи, как тебя звать, командир? А то неловко как-то общаться с безымянным.
— Вы будете смеяться, — ответил пацан, — но я тоже Костя.
— Трое тезок на снегу… — прошелестел Ковылев. — Картина маслом. Ладно, ребята, разбегаемся…
Мне вдруг совершенно непонятно отчего стало весело.
— Слушай, — повернулся я к младшему из нас, — а ты умеешь решать квадратные неравенства?
Тот сморщил переносицу
— Так себе, — минуту подумав, честно признался он. — У меня вообще по алгебре был тройбан.
— Ну, это лечится, — хмыкнул я, и хотел еще что-то добавить, но воздух неожиданно дрогнул, переливаясь крошечными рыжими огоньками, дохнул мне в лицо полынной горечью, сгустившись, выгнулся сверху какими-то округлыми сводами.
А пространство, точно упругая, до предела натянутая пружина, вдруг взорвалось ломким, рассыпающимся тысячей льдинок колокольным звоном, и я не сразу понял, что это верещит мой настроенный на мелодию «вечерний звон» будильник. И нет ни окоченевших ребятишек, ни обоих моих тезок, ни рассыпчатых снегов. А только дождливое утро понедельника.
— Вот, — возгласил Кузьмич, покинув свое кресло, — настал тот знаменательный день, когда… Короче, сегодня — первый твой самостоятельный выход. Жаль, конечно, что без Гусева, он бы поднатаскал, ну да ладно, будем жить по принципу «здесь и сейчас». И потому в помощь тебе, — он сделал паузу, мечтательно оглядывая развешанные скрипки, — вызвалась Елена Ивановна.
— Так она ж начальство! — присвистнул я. — Столичное, да еще и с инспекцией. Или я ничего не понимаю?
— Или, — согласился Кузьмич. — Запомни, Костя: у начальства всегда свои причуды. Я вон инструменты коллекционирую, хотя в жизни смычок не держал, кое-кто пластмассовые самолетики клеит, а вот Елена Ивановна решила к тебе в подчиненные податься. Ну, ты ж не маленький,
— Не понял? Это вы о чем, Аркадий Кузьмич?
— Да ладно, не бери в голову… Так, стариковская болтовня. Елена Ивановна — работник проверенный, опытный. Подстрахует, если что. Ладно, какая у тебя программа?
Я раскрыл расположившуюся у меня на коленях коричневую папку.
— Да вроде бы все уже оговорено. Сперва в контору…
— Как ее, «Комфорт-Б»? — поинтересовался Кузьмич.
— «Комфорт-А», — уточнил я, стряхивая невесть как очутившуюся на брюках белую ниточку. — Хотя правильнее бы «Комфорт-Я». Там, в конторе, идем к Генеральному и беседуем. Мирно. Потом вызываем туда нотариуса с делом, чистим мозги и бумаги. Дальше заезжаем за парнишкой, вызываем от него машину, ну, там вещей-то и нет фактически, «Лани» вполне хватит. Потом на квартиру, объясняем суть событий господину Абдульминову, а дальше уже — работа грузчиков. Вот, в принципе, и все. Во всяком случае, мы так с Женей наметили… — я вздохнул, разглядывая тускло поблескивающие паркетины.
— Ему, кстати, чуть лучше, — ободрил меня Кузьмич. — Буквально за пять минут до тебя Степа звонил, говорит, непосредственной угрозы для жизни теперь нет, так что длительная программа восстановления и все такое. Музотерапию применили. Ты, наверное, про такое и не слышал?
— Где уж, — честно признался я. — Я вообще пока мало что слышал.
— Все впереди, — ободряюще хмыкнул Кузьмич. — А музотерапия — это, дорогой мой, средство посильнее скальпелей. Когда она в резонансе со Струной. Спустя недельку-другую Женю уже можно навещать будет. Ладно, вернемся к нашим овцам и козлищам. Ты мне сейчас нарисовал ветку идеального варианта. А теперь давай про овраги. Во-первых, все ли фигуры на своих клетках?
— А как же, Аркадий Кузьмич? Как вы сами заметили, я не маленький… — мои метр девяносто давали мне полное право на такие заявления. — Пасюков с утра в офисе, я звонил. Игорек сидит в своей комнатенке. Еще вчера я сделал ему внушение, чтобы ни на шаг от телефона. Господин Абдульминов либо еще спит после вчерашних шашлыков, либо мучается головной болью. «Таракан», во всяком случае, ничего иного не напищал.
— Ладно, — согласился Кузьмич. — Поехали дальше. А ежели Федор Иванович Пасюков не захочет с тобой беседовать? Просто не впустит к себе, мордоворотов своих вызовет. А?
— Нет, это вряд ли… — я слегка бравировал, но именно что слегка. — Дядя Федя, судя по материалам, отнюдь не дурак и интеллигентного посетителя сходу гнать не станет. А дальше уже надо правильно разговор повести.
— Только без рукомашеств, — предупредил Кузьмич. — Не забывай: в этом деле ты только язык Высокой Струны, не более. Надо будет, кинешь мыло, приедут Шура с Михой и все сделают изящно. Но лучше без этого. И вообще лучше все в один день закончить. Согласись, смотреться оно будет эффектней. А значит, и молва, и общественное мнение, и тем самым облегчение в дальнейшей работе.