Струны чистого звона
Шрифт:
— Останься, — мягко и просяще говорила Любаша. — У тебя же еще есть время. А у нас на фабрике вечер сегодня.
Она снизу вверх посмотрела на него, и я, не видя ее глаз, отчетливо представил себе их ласковую умоляющую чистоту.
— Не могу, Любаша, — послышался голос солдата. Сумка его лежала на камне, и он держал руки девушки в своих. — Почту надо отнести. Ты знаешь, как солдаты писем ждут… Это для них первая радость. Как же я могу их лишить такой радости? Да еще в праздник.
Любаша не ответила.
— Ты не должна сердиться, —
— Я и не сержусь, что ты, — громко запротестовала Любаша. — Это же очень хорошо, что ты такой… — Она помолчала, подыскивая слова, потом закончила: — Не о себе только думаешь…
Я поднялся уже на кручу, а они все стояли у камня.
Майское небо купалось в Быстрихе, кое-где сбегали с кручи вниз к реке шустренькие, местами будто витые — так стремителен был их бег — говорливые ручейки.
Над поселком алели флаги.
Пофыркивая, «Утеныш» уходил вверх по течению. Ему было и невдомек, что это он свел на большом весеннем пути два красивых человеческих сердца.
ЖИВАЯ ДУША
Дороге не было конца. Впрочем, какая это дорога! Проезжую часть так разбило и расквасило, что колеи не видно. Да и по обочинам расплескало жидкую грязь — идешь по ней, как по самой черной неизвестности. Может, достанет тебе только до щиколотки, а может, так сиганешь, что перельется через голенища.
Эх, дороги…
Лейтенант Василий Шелест, от природы неугомонный и веселый, подтрунивает над собой. «Шагай, шагай, великий следопыт. Вот только выйдешь ли ты к заветной дорожной развилке, как это было подсказано тебе на станции?»
И если в самом начале пути Шелест еще пытался беречь глянцевый блеск своих новеньких «выпускных» сапог, то теперь он махнул на них рукой: «По прибытии наведем глянец».
У дорожной развилки, где лейтенанту добрый час пришлось поджидать счастливой оказии, его принял в крытый кузов залепленный грязью военный грузовик. После получасовой тряски Василий спрыгнул у зеленой будки КПП.
Короткий разговор по телефону с дежурным — и вот уже большеголовый высокий солдат повел Шелеста в гостиницу. Они шли рядом, и лейтенанту виден был грубоватый профиль провожатого: нависший над глазами лоб, крупный нос, смуглая обветренная щека.
Солдат шел молча. А Шелест не мог молчать. Неведомо откуда подкравшееся волнение взбудоражило в нем, кажется, каждую жилку. Так, видимо, бывает с любым новичком, прибывшим к первому месту службы.
Чтобы хоть немного унять волнение, Василий решил завязать разговор.
— У вас тут, выходит, и своя гостиница есть? — он дружелюбно посмотрел на солдата.
Но тот даже не повернул головы. Вынув из кармана руку, он стал подбрасывать и ловить спичечный
Солдат тем временем заговорил.
— Есть гостиница. Сейчас увидите. — Он сделал заметное ударение на слове «гостиница».
Будто не расслышав иронии, Василий продолжал спрашивать:
— А еще что хорошего есть?
Солдат снова с ехидцей улыбнулся:
— Есть и овощ в огороде — хрен да луковица…
— Ого, — засмеялся Шелест, — да тебе, видать, палец в рот не клади. Острый парень.
— Поживете в этом захолустье, товарищ лейтенант, тоже заостритесь.
— Выходит, невесело у вас?
— Невесело.
— Что так?
— До города далеко, в деревню пойдешь — самоволкой считается. Ну, а в клубе… там скучища по всем углам.
— Что ж вы сами ничего не придумаете?
Солдат, еще раз подбросив коробок, спрятал его в карман.
— Кто это — сами?
— Ну, комсомольцы, молодежь. Самодеятельность бы организовали. Экскурсии.
— Эх, товарищ лейтенант, комсомольцы наши, если что и делают, так это на собрания комсомольские ходят. Одни говорят, другие дремлют там. Словом, сами увидите. А сейчас — вот гостиница.
Он показал на приютившийся в самом отдаленном уголке городка маленький, в два оконца, приземистый домик.
— Вход с той стороны. Кланяйтесь дверям, а то ушибетесь. Там вас солдат встретит.
Не зная, обижаться ему за столь фамильярное обращение на солдата или промолчать, лейтенант выбрал второе. Отпустив провожатого, шагнул к домику, толкнул дверь и, наклонившись, переступил через порог.
Спустя несколько дней в отдельном батальоне, куда Шелест был назначен командиром взвода, состоялось комсомольское собрание. Василий в первую же минуту вспомнил слова провожавшего его в гостиницу солдата о том, что тут на комсомольских собраниях «одни говорят, другие дремлют». Да и в перерывах, оказывается, не лучше. Вон как невесело встали, пошли, растекаются по всему клубу.
Какая-то струна не выдержала у Василия, он встал, ушел за кулисы искать начальника клуба. А через минуту, взорвав тишину, в фойе заиграл баян. Люди быстро собрались на его торопливый переливчатый голос. А баян будто только набирал пары, живые и разливистые переборы его с неторопливо-гортанным придыханием басов звали все властнее и ласковее.
Играл лейтенант Шелест. Он широко улыбался и задорно выкрикивал:
— Песенники налево, плясуны направо!
Кончилось минутное замешательство, прекратились переглядывания, и вот уже в кругу первый «танцепроходчик» — коренастый, с короткой стрижкой солдат. Плавно пошел, с раздумьем, с кокетством, этакой павой, потом, словно передумав, наклонился и рассыпал замысловатую дробь ладоней по голенищам. Шелест от удивления даже головой качнул: «Мастак парень».
А кругом шумели:
— Поддай, Гапонов.