Струпья
Шрифт:
– Охотник, а почему они днем никогда не нападают? – спросил я плотнеее задернув шторку.
– Днем они слабы. Это не их время.
– Это странно. Хотел бы я отомстить – напал бы днем.
– Не вникай.
И в избушке стало так странно! Будто потонул в море корабль, а ты рядом на плоту сидишь. То есть и плот и избушка – если они могут спасти тебя от беды – становятся более уютными, теплыми. Сидя на своей любимой медвежьей шкуре я все-таки пытался вникнуть в волчью природу, пытался понять их "кодекс чести", но лишь заклевал носом и уснул под треск
– Э, вставай лентяй, воды надо принести, – разбудил под утро охотник, тормоша меня за плечо.
– А волки? – спросил я, закутавшись в свою душегрейку. В доме было немного прохладно.
– Нет их днем. Можешь не бояться, – пряча глаза сказал охотник. Надев сапоги, я взял ведра и пошел на родник. Благо он был недалеко, распологался на склоне скалы, бил прямо из камней.
Обернулся – из за сосен показывается крыша дома – успокоился, но с полными ведрами чистой воды побежал обратно. Мало ли днем атакуют…
Разошелся лед на Мар-озере. Мы вытащили лодку, просмолили ее и куда-то поплыли. Охотник на веслах, а я головой мотаю – маленькие льдинки трутся о нос лодочки, ее саму от ветра шатает, на волнах подбрасывает. Думал – перевернемся, но доплыли мы до скалы, еще немного вдоль нее и заплыли в грот. Я от удивления рот раскрыл, а охотник рассмеялся, на палку намотал тряпку смоченую в салярке и поджег. Влажные стены пищеры осветились оранжевым светом, и я потерял дар речи – все камни и стены были изрисованны картинками. Маленькие человечки кидали копья не то в рысь не то в волка, эти же человечки сидели у костровища или у ямы – мне было не понять.
– Господи иисусе, – воскликнул я, и мое эхо прогулялось по пищере, оживило ее.
– Глянь туда, – охотник показал пальцем на дальнюю стену пищеры. Там из под воды показывался огромный плоский камень, а перед ним была нарисована полная женщина. Большие бедра, груди свисающие до полного живота. Как я понял – это было какое-то божество.
Охотник подтвердил мои слова рассказом:
– Пищерные люди, или как там их… Думаю, этим наскальным рисункам больше десяти тысяч лет. Сюда приходили умирать. Здесь и рождались.
– То есть?
– Видишь этот огромный валун перед рисунком "Большой женщины"? На него кладывали раненых в охоте, и тех забирала она, – он кивнул на трехметровый рисунок полной женщины. – Это была их богиня. На этом камне рожали женщины. Эти люди звали ее Великой слепой матерью. Богиней луны, ночи, животных.
– Откуда ты знаешь это?
– Книг надо читать больше. А на самом деле мне это рассказали археологи. Они у меня год жили, пищеру эту изучали.
Почему-то мне хотелось плакать, но я стыдился охотника. Он тоже смотрел на рисунки, как-то странно улыбался. Мне пришло в голову, что ему десять тысяч лет, а про археологов он соврал. Это могло быть правдой, или я был слишком впечатлительным.
– Ладно, поплыли отсюда, пока ветер еще больше не поднялся. А то обо скалы разобьемся. – охотник потушил факел и поплыл на свет. Пользуясь темнотой, я вытирал слезы. Может быть я
Выплыв на свет божий, охотник спросил меня:
– Скучаешь по дому?
– Знаешь, я бы остался здесь навсегда, – сказал я не соврав, – В городе меня ничего не ждет кроме болезней.
– Ты здоров. Свежий воздух пошел тебе на пользу.
– Или баня. Охотник, можно я останусь? – спросил я. Я очень боялся задать этот вопрос, боясь услышать нет. Охотник усмехнулся и стал быстрее грести. Он ничего не сказал.
– Охотник, я тебе надоел?
– Надоел бы, так уж давно пешком до деревни отправил бы.
– Тогда почему молчишь?
– Есть вещи, которые бы мне хотелось сохранить в тайне.
Этого было достаточно. Сунув руки в карманы, я стал смотреть в небо. Ветер стих, и мы добрались до нашего берега быстрее, чем прибыли к гроту.
У меня не было вещей, чтобы собирать их. Разве что записная книжка и самодельный ножик. Мне бы хотелось оставить себе на память что-то от охотника. Какую-нибудь памятную вещь. Или хотелось забрать его с собой, но врятли бы он выжил в городе. Я не знаю сколько лет он прожил здесь, но я точно знаю, что он стал частью этого леса. Он настолько стал "своим", что его не пугались птицы, а животные имели смелость подходить к его дому очень близко. Я тоже хотел быть частью чего-то, я тоже хотел познать мудрость многовековых сосен и елей. Но… Еще я боялся того, что когда меня не будет, с охотником случится что-то плохое. При мне не раз он подворачивал ступни или ранился рубанком. И я всегда знал где лежат чистые тряпки и спирт. Я помогал носить вещи, когда ему было тяжело. Черт подери, да кто же теперь будет таскать воду в баню? Я так не хотел уходить.
Он завел каракат. Я прыгнул назад и попрощался с избой навсегда. Навсегда, потому-что знаю – мне здесь больше не бывать. Отсюда или вовсе никогда не уезжать, или побыть здесь да исчезнуть. Да я бы и не нашел дороги назад.
Мы петляли среди деревьев. Пару раз останавливались отдохнуть от тряски, перекусили хлебом и вареными яицами. Молчали. Охотник по своей молчаливой природе, а мне было просто нечего сказать. Я прощался с духом леса.
Подъезжая к деревне, охотник заговорил, перекрикивая ревущий мотор:
– Я тогда острогой поранился, а она ржавой была. Ночевал я прямо в лодке – хотел щуку поймать, а она не на спининг ни в сети не давалась. Вот плавал у берега, думал – заколю. А эта сука раз из тины показалась да исчезла. Как-то так получилось, что острогу себе в ногу загнал. Ослабел сильно, жар начался. До дома я бы не доплыл и не дошел, пришлось в грот плыть. Там лег на валун. Я смотрел на богиню, а от бреда казалось, что она двигалась. Я ей тогда пообещал самую лучшую шкуру, если она меня забирать не станет. Уснул. А проснулся совершенно здоровым. Добрался до дома, и в тот же день вожака завалил. Ошкурал и дал ей то, что обещал. Как никак спасла меня.