Стржига
Шрифт:
Захотелось спать. Женщина вышла из бани как была, голышом. И замерла.
В дверь её дома кто-то стучал. Калитка, что ли, была открыта?
Меньше всего Анне хотелось, чтобы завтра её нагое тело обсуждала вся деревня. И так еле выпроводила делегацию из соболезнующих старух. Будто можно серьёзно оплакивать человека, чей возраст перевалил за сто. Любопытно им было на правнучку поглазеть да кости перемыть. Деревня.
Аня не шевелилась. Хоть бы её не заметили. Наконец, посетитель, точнее посетительница, теперь, когда глаза женщины привыкли к темноте, она явно могла разглядеть светлое платье, пошла прочь.
Фух. Ушла. Пошла к соседскому дому. Может, помощь нужна? Придёт ещё, если понадобится. Тем более, вон, дверь открылась – значит, впустили.
В этот день Анна уже не стала убираться. Доползла до кровати и провалилась в сон. Правду говорят, что на природе крепче спится.
Безмолвие
Утром женщина проснулась в великолепном настроении.
Во всём теле ощущалась лёгкость; в коем-то веке не сушило кожу; волосы пахли чем-то лесным, ведьминским; от мучившей её головной боли не осталось ни следа. Светило солнце. Правда, вчерашняя духота никуда не делась, надо бы открыть все окна, проветрить. Сегодня много дел. Протереть пыль, перебрать прабабкины вещи, отыскать хоть какие-то документы на дом и, если повезёт, фотографии. На память.
Анна любила наводить чистоту. Процесс её умиротворял, а видимый результат неизбежно радовал. Изба была не слишком большая: две комнаты и что-то типа кухни с настоящей русской печью и старинной утварью. Внутри бедно, но чистенько, опрятно: вещи не разбросаны, печь белёная, на окнах занавески в цветочек, на полу – круглые разноцветные коврики из старой одежды, на столе – высохший букет в вазе, спицы с недовязанными носками. Никаких въевшихся пятен или неприятного запаха. Как она в таком возрасте умудрялась за бытом следить? Удивительная была всё-таки женщина.
В общем, процесс пошёл быстро. Аня помыла полы и подоконники, вытряхнула коврики да одеяла, прошлась тряпкой по полкам да прочим поверхностям. Перешла к разбору вещей.
И здесь нахлынуло.
Женщина ощутила стыд. Как так вышло, что человек, дарившей ей в детстве тепло и ласку, закончил свои дни в одиночестве в этой глуши? Она умирала одна, пока Анна занималась своими обычными делами и даже не думала о прабабке. Пусть соседи и заверяют, что смерть пришла быстро и Мария Николаевна не мучилась, но всё равно, она была одна. Без близких. Кому по нраву одинокая смерть? В последний раз не взглянуть на дорогих сердцу людей.
Имеет ли Анна право вообще здесь находиться после такого? Рыться в шкафах, сортировать вещи: эти на выброс, эти продать, эти себе. Тьфу. С другой стороны, если этим не заниматься, то всё просто со временем сгниёт, больше никого не порадует.
Ладно. Уже нет смысла себя корить. Что было, то было.
Одежду женщина перебрала быстро: всё уже изношенное, в заплатках. Посуда была поинтереснее: чугунная кочерга, судя по клейму, ещё позапрошлого века; набор антикварных серебряных приборов; одна-единственная уцелевшая кружка из тонкого фарфора. Откуда она вообще здесь? Деревянная прялка, вековое зеркало в потемневшей раме, зингеровская швейная машинка лохматых годов – прямо как экспонаты краеведческого музея.
Анна
Ещё сундук под кроватью. Господи!
Видимо, под конец жизни Мария Николаевна окончательно выжила из ума. Помешалась на сказках и суевериях. Несколько бутылок с подписью «свитая вада»; колья; куча самых дешёвых крестиков на верёвочке; в мешочке с надписью «сирибро» – серьги-гвоздики; мелки; какие-то ветки и ягоды. Боярышник, что ли.
Анна вспомнила, как разозлилась прабабка как-то раз, когда девочка вылила молочко из чашки Домового, чтобы поиграть с посудой. «Нельзя духов не уважать! Домовой нам помогает, дом оберегает от всякой нечисти лесной. Аксинья, вона, соседка наша, всё не верила, смеялася, якобы неучёные мы. Так и сгорела вместе с домом. То-то же».
Может, мама всё-таки была права.
Вдруг Аня расхохоталась. Это был смех неудержимый, до слёз и хрюканья, до складывания пополам. Просто в сундуке под ветками и крестами лежал противогаз.
Противогаз, мать его!
Если боязнь леших, упырей да водяных ещё была объяснима близостью к лесу, зависимостью от урожая в былые годы и общей деревенской дремучестью, то это… Глуховского, что ли, кто из города бабушке почитать принёс? Женщина полезла за телефоном: этим надо поделиться с отцом, он такой юмор оценит.
Связи ещё не было. Подбешивает. Вот приедет в город – накатает жалобу. Из-за этих мудил прабабушку по-человечески не похоронили.
Долго злиться на кого-то Анна, правда, не могла: всё вспоминала противогаз и каждый раз заходилась в хохоте. Какие ещё сюрпризы принесёт ей этот дом?
В подполе не было ничего интересного: банки с соленьями да вареньем, остатки прошлогодней картошки, да опять засохшие ветки да ягоды. Захотелось есть. Картошка, грузди солёные в банке. Ммм. Простая деревенская вкусняшка. Нутрициологи бы не одобрили.
Правда вот, соли не было. Хотя вроде тоже в фольклоре как защита используется. Анна явно не была экспертом по страшным сказкам. Ладно, зайдёт к соседке, даже гостинцы привезла: сладости без сахара, – для пожилых людей самое то.
На улице было тихо.
Полный штиль, даже трава не колышется. И птиц не слышно, и насекомых. Так странно. Наверное, такую погоду на море называют «затишьем перед бурей». Интересно, была ли у прабабушки страшилка на этот случай? Наверняка. Некоторые люди живут в постоянном страхе даже в такой красоте. Сегодня, кстати, лес был как с картинки. Избушка Марии Николаевны была крайней, метрах в пятидесяти от огромных сосен, с другой стороны – луг да разнотравье. Дальше – лиственный лес. Когда Аня была маленькой девочкой, ей разрешали под присмотром забираться на крышу: боже, какие умиротворяющие открывались виды, особенно ближе к осени. Поле цвело, за ним красным, оранжевым, жёлтым цвёл дальний лес, а рядом с домом тёмной зеленью манили к себе сосны да ели.
Конец ознакомительного фрагмента.