Студент 2

Гуров Валерий Александрович

Жору мотнуло, ноги подкосились, и Коля подхватил его под руку.

— Пошли, поговорим, — велел он. — Воспитательный процесс не закончен. Василий? — обратился он ко мне.

— Да.

— Пойдем тоже, потолкуем.

— Я, собственно, к Любе по делу шел…

— Ну тогда, решай свое дело — и милости прошу ко мне. На чашку чая. Четыреста двадцатая, — он мотнул головой вверх.

— Принято, — улыбнулся я.

Глава 20

Коля бесповоротно поволок

наказанного в сторону лестничной клетки, а дамское общество продолжало возбужденно гомонить.

— Любка! Я тебе говойю — напиши заявление! — наседала картавая здоровячка. — Потом забейешь. Не посадят же его в конце концов! Пусть в КПЗ посидит недельку. Там вот, глядишь, мозги на место встанут.

— Так из института сто процентов вылетит, — прозвучал еще чей-то рассудочный голос. — И из комсомола, разумеется.

— А туда и доога!

— Да ну, — отмахнулась Люба. — Стану я еще об говно руки пачкать!.. Вась, ты что хотел-то?

— Да книгу взять, — мигом сообразил я. — Помнишь?

— А! — так же вмиг смекнула она. — Пошли, конечно. Гражданки, расходимся! Инцидент исчерпан. Нечего зря глазеть!..

И мы прошли в 312-ю. Дверь Люба плотно прихлопнула. В комнате был беспорядок, один стул лежал на полу, и валялись вокруг несколько книжек и тетрадок.

— Паразит! — ругнулась хозяйка, проворно прибираясь. — Смотри-ка на него, воспылал страстью, придурок! Не в первый раз уже яйца подкатывает. «Люба, вы согласны на продолжение знакомства в уединенной обстановке?..» — передразнила она Жору гнусным голосом. — Ага, счас! Я только срать на тебя согласна.

Ворча таким образом, она ловко и быстро навела чистоту. Через минуту и следа дурацкой потасовки не было. Книги с тетрадями Люба затолкала на висячую полку. Вздохнула. Взглянула на меня каким-то иным, особенным взглядом.

Очень непохоже на прежнюю Любу — языкастую, своенравную и отвязанную. Сказочные небесные глаза почему-то посмотрели робко и просительно.

— Ты что? — я даже удивился вслух.

— Так, ничего… — промямлила она. — Ты знаешь… я, конечно, хотела сказать…

Слова давались ей с трудом, через моральную преграду. Но я угадал, что она хочет сказать. Шагнул к ней, дружески расставив руки…

И она бросилась мне в объятия. Обхватила, прижалась крепко-крепко… и разрыдалась от многих чувств.

Я не то, чтобы растерялся — реакцию девушки предугадать было несложно. Нет. Но испытал странную печаль: ведь две недели как с Леной попрощались на время, и такие лютые замесы один за другим! И острая щемящая жалость к Любе стиснула сердце — тоже ведь такая чудесная девчонка, хоть, спору нет, и шалопайная, тот еще сорванец в юбке. Сейчас ведь влюбится по-настоящему, и что тогда с ней делать?..

И как под заказ, вспомнилась мне Алиса. Стоял, от души обнимал Любу, трогательно уткнувшуюся носом мне в шею, поглаживал ее по плечам и спине, ощущал живую прелесть молодого женского

тела… И память с четкой достоверностью вернула миг, когда Алиса так быстро, как бы смущаясь, прильнула ко мне, чмокнула в щеку и поскорей стыдливо отскочила. Тепло ее губ, мимолетное прикосновение девичьей груди — все это живо, все это во мне есть, и во что может превратиться в будущем?..

Ответа нет.

Люба подняла голову. Грубоватой ладошкой провела мне по шее, вытирая влагу.

— Ишь, разревелась, дура, — прокомментировала она самокритично.

— С чего бы это, Любовь… как по отчеству, не знаю? — я решил поддержать ее легкой шуткой.

— Кирилловна, — она вытерла мокрые щеки, хлюпнула носом.

— Так вот, с чего бы это, Любовь Кирилловна?

— Ах, Васенька! — вздохнула Любовь Кирилловна, вновь прильнув ко мне, и так доверчиво положив голову на плечо, что я чуть не раскис от умиления. — Вам, мужикам, трудно бывает нас понять. Ты, наверное, даже вообразить не можешь, что творится в душе у женщины, когда она видит, что есть кому ее защитить… Не знаю там, как другие, а русская баба сразу все отдаст ради такого мужчины! Хоть жизнь! Никогда не предаст… Ну вот, ржет, дурак! Я правду говорю.

— Да я не смеюсь, что ты!

Я и вправду не смеялся, но Любе если уж что взбрело в башку, то колом не вышибешь. Она отпрянула и смотрела сердито и обиженно.

Тут я не выдержал, и точно рассмеялся, с силой привлек ее к себе. Она послушно приникла, ласково мурлыкнув:

— Дурак.

Я осторожно поцеловал ее в темечко:

— Ладно, пойду я.

Не знаю, какие мысли в этот миг вихрились в Любиной голове. Но реакция была очень спокойная:

— Конечно, Васенька, иди. И мне позаниматься надо.

— А где соседки-то твои?

— Разъехались по домам на последние деньки. Завтра вернутся. Ну, иди!

И она даже оттолкнулась от меня. Но так взглянула!.. Бог мой, женские глаза — это, конечно, чудо. Космос. Вселенная!..

Вышел я в сложных чувствах, сам себя до конца не понимая. Но здраво рассудил, что и это надо выдержать в душе. Пусть отстоится, отлежится. Как говорят, по холодку обдумать надо…

На том и остановился. Поднялся на четвертый, прошел к четыреста двадцатой. Это другой коридорный отсек, далеко от нашей четыреста седьмой. Где душ, сортир и прочие коммунальные удобства.

Стукнул в дверь. Коля тут же открыл:

— Входи!

Комната была другого формата. Заметно меньше нашей, зато на двоих. Телевизор, холодильник. Нетрудно было догадаться, что Николай не просто старожил общаги, но заметная здесь фигура. Что немедля и выяснилось. Два-три умелых косвенных вопроса плюс как бы нечаянные проговорки — и я знал, что фамилия Николая Локтев, что вот уже четвертый курс… староста группы и заместитель старосты этажа. Старостами этажей и в целом общаги традиционно являются пятикурсники.