Студенты
Шрифт:
— Конечно, глупо, Вадик! — подхватила Лена с воодушевлением. — Просто наивно! Разве я могу сказать в двух словах обо всех своих планах, о будущем? Да я и не ломаю себе голову над этим. С какой стати? Я только начинаю жить… Стоп! Не толкай меня под машину.
Они остановились посреди улицы между встречными потоками автомобилей. Машины шли нескончаемой вереницей, тесно, одна за одной. Из шоколадного «ЗИСа» донеслась приглушенная опереточная музыка и голоса дуэта: «…все прохо-одит, подругу друг находит…» Наконец зажегся на перекрестке светофор, движение остановилось. Вадим и Лена быстро перебежали
— Старые студенты, — продолжала Лена, — в прежнее время вечно о чем-то спорили: о цели жизни, о высшем благе, о народе, о боге, о всякой чепухе. А нам-то зачем заводить эти абстрактные споры? Я такая же комсомолка, как и ты, у нас одна идеология. О чем нам спорить?
— Я, Лена, не собираюсь спорить, — сказал Вадим, помолчав. — На эти темы я не разговариваю, не люблю. Об этом надо помнить и думать. Но иногда… понимаешь… я хочу… — Он вздохнул, угнетенный собственным беспомощным бормотанием и смутно раздраженный против Лены, которая должна была видеть и понимать, с какими трудностями он борется и во имя чего. Но она не видела, а если видела, то не понимала. И все же он продолжал упрямо, отчаянно эту неравную борьбу. — Я хочу сказать, Лена, что есть много… есть такие вещи, которые мы как будто прекрасно понимаем, а потом, в какое-то другое время, вдруг выясняется, что мы понимали их плохо, не всем сердцем. Вот когда я был на фронте…
— Только, пожалуйста, без фронтовых воспоминаний! — Лена слабо поморщилась.
— Нет, прости, — сказал Вадим настойчиво. — Я уж доскажу. На фронте много простых вещей я понял совсем по-новому, глубже. И мы иногда говорили с товарищами о нашей будущей жизни, о работе, призвании, о том, что мы любим, о чем мечтаем. Даже о цели жизни говорили… И, знаешь, это были очень естественные и очень простые, искренние слова. Они помогали нам, придавали сил. И вот… почему же сейчас они кажутся такими громкими, такими наивными?
— Потому, что тогда была война. Это другое дело, — сказала Лена, которая уже слушала Вадима внимательно, насторожившись. — А вообще чего ты от меня добиваешься?
— Я ничего не добиваюсь. Просто мне интересно: как ты хочешь жить?
— Почему вдруг такой интерес?
— Мне нужно! — Это вырвалось у него почти грубо.
Лена пожала плечами. Она растерялась.
— Я даже не знаю… Ну, как я хочу жить? Я хочу жить честно, спокойно, ну… счастливо. — Помолчав, она добавила нерешительно. — Участвовать в работе…
— Счастливо — в смысле счастливо выйти замуж?
— Что ж, всякая женщина надеется счастливо выйти замуж, — сказала Лена, сразу делаясь высокомерной. — Знаешь, ты сегодня ужасно скучный и неоригинальный. Даже, прости меня, пошловатый. Хочешь поссориться?
— Нет, — сказал Вадим, качнув головой. — Не хочу.
Ему стало вдруг скучно, почти тоскливо, но не потому, что он отчетливо понял, что желанный разговор не состоялся, а потому, что неудача этого разговора уже была ответом на мучившие его сомнения. Не состоялось что-то большее, чем разговор, и горько, тоскливо было думать об этом…
Возле кино «Метрополь» царило обычное вечернее оживление. В пышном сиянии голубых, малиновых, ослепительно-желтых огней смотрели с рекламных щитов усталые от электрического света, огромные и плоские лица киноактеров.
Билетов Вадим не достал, все уже были проданы. Расстроенный, он вернулся к Лене, которая ждала его на улице, в стороне от толпы.
— Видишь! — сказала она торжествующе. — О высоких материях философствуешь, а билет в кино достать не умеешь! Какая у нас сегодня цель? Пойти в кино. И никак не можем.
— Ни одного билета, черт знает, безобразие… — пробурчал Вадим, искренне огорченный. Ему неожиданно захотелось попасть сегодня в кино.
— Ну ничего! Будем гулять — да? А мне тут один юноша предлагал билет. Прямо привязался, какой-то дурак… Вот без всяких философий я бы уже цели достигла! — Лена засмеялась, очень довольная. — Хорошо, что ты пришел, он сразу отлип. Дай, я возьму тебя под руку.
Они поднялись по улице Горького; там было много гуляющих, которые ходили парами и группами, как на бульваре. Все встречные смотрели на Лену, и мужчины и женщины, Вадима как будто никто не замечал. И Лена чувствовала, что привлекает внимание, и шла нарочито медленно, гордо и прямо глядя перед собой.
— Вадим, прошу тебя, перестань курить! — говорила она умоляюще, когда он вынимал папиросу.
— Ты заботишься о моем здоровье?
— Нет, у тебя сегодня ужасные папиросы! Они так пахнут… — И кокетливо спрашивала: — Скажи, а курить вкусно?
Они зашли в сорокапятиминутку «Новости дня» и купили билеты. В маленьком фойе было много людей, ожидавших начала сеанса. Почти все ели мороженое в вафельных стаканчиках. Вадима кто-то окликнул.
Оба они оглянулись и увидели Спартака, подходившего к ним под руку с женой. В свободной руке он держал пакет с мандаринами.
— И Леночка здесь? Грандиозная встреча! — воскликнул Спартак обрадованно. — А у нас праздник! Поздравьте мою супружницу — сегодня защитила проект. Шура, что тебе сказал профессор?
Худенькая темноглазая женщина смущенно улыбнулась.
— Брось, пожалуйста…
— Вы не думайте, что она такая уж скромница! Она только что так хвасталась, так себя расписывала, а теперь, видите, очи потупляет. Ай-яй-яй! Нехорошо, Шура! — балагурил Спартак. — А профессор сказал, что у нее острый аналитический ум. Да, мудрейшая у меня супруга, рядом страшно стоять! Паровые турбины, а? Черт знает… А так, с виду, ни за что не скажешь.
— Ну хватит болтать, — строго сказала Шура, румяная от смущения. — Уши вянут.
— Вот и попало! Готово дело! — Спартак рассмеялся, подмигивая Вадиму. — Да, брат, сложная штука… Девушки, вы кушайте мандарины, а мы пойдем с Вадимом покурить.
В курительной комнате он заговорил совершенно иным, деловым тоном. Он сказал, что сегодня звонили из заводского комитета комсомола, приглашали прийти завтра, часам к трем. Значит, надо ехать сразу после лекций.
— И в цехи сходите, посмотрите работу, но помните: это вам не турне, не экскурсия. Надо с Кузнецовым все обговорить, обстоятельно, серьезно. Много обещать не надо, но и бояться работы тоже не следует. Я на тебя надеюсь, смотри! Такое дело никак нельзя провалить.