Стук из шкафа

Фелисетт

– Да, я боюсь вам признаться, но я скажу. Внутреннее чутье мне подсказывает, что вы сможете мне помочь, – доктор тут же встрепенулся, как петух перед рассветом, глаза его оживились, словно только что увидели в первый раз в своей жизни рассвет. Он тут же присел рядом, и взял ее руки бережно, боясь спугнуть.

– Рассказывайте, Валя, ради бога. Не бегайте в лабиринте своих мыслей, я помогу вам. Я смогу раскидать указатели, и ориентиры, вы только говорите! – он проговорил волнительно, с невыразимым отчаянием, и уже мысленно вырисовал картину, как он подводит эту хрупкую женщину к ее родным и с гордостью говорит: «Берегите ее. Ведь мать у вас одна».

Робко она посмотрел на его нежную, докторскую руку и ухмыльнулась, сомневаясь в честности намерений доктора.

– Дело в том, что я что-то забыла. Видимо по этой причине

я и оказалась здесь. Сегодня видела сон, и прощу заметить, сны мне не снятся тогда, когда я принимаю таблетки, – закапризничала она. – С вашими таблетками, меня клонит в сон, и постоянное уныние внутри сопровождает сутками напролет. В голове только сплошной туман, окутанный унынием и тоской. Но уже несколько дней я не принимаю таблетки, и я во сне дошла до двери, за которой, была разгадка… – сделав многозначительную короткую паузу, она добавила, обведя взглядом кабинет, – почему я здесь нахожусь. И я думаю, вы сможете мне помочь вспомнить, что я натворила, и что за фигура бегала у меня во сне. Я не дура, понимаете доктор? – рассказ сменился на мольбу.

Но Николай испуганно отстранился, и некоторое время колебался.

– Я предлагаю вот что. Мы с вами постепенно к этому придем? Будем каждый день, восстанавливать события. Договорились?

Валентина рассказала свой ночной кошмар, и, заплакав, закрыла лицо руками. Николай некоторое время не решался к ней подойти, но какая-то сила его подтолкнута, и он ее приобнял. Валентина подняла на него глаза. Врач отстранился. Испугался. Что происходит? Глаза. Это омут. Это горящие одинокие окна в покинутом городе. Это болото, затянувшее все заросли вокруг. Это паутина с бултыхающейся, молящей о помощи, мухой.

Николай тряхнул головой: «Что это – гипноз?» Проводя взглядом пациентку до двери, он еще долго стоял в раздумье. После чего подошел к столу и наскоро накидал на листке план своих действий. Список на бумаге, заканчивал каждую беглую строку вопросительным знаком. Но последний вопрос, был написан твердой рукой, выделительным аккуратным почерком, с красивым загибающимся знаком: «Кто она?»

Николай с глубоким вздохом повалился на примятый сложенный диван, задумавшись, стал собирать со спинки катышки от клетчатого шерстяного пледа. Увлекшись этим процессом, приход Инны стал для него неожиданностью. Скомкав в ладонь разноцветный мусор, радостно встретил взглядом супругу. Инна была в хорошем расположении духа, и что-то кокетливо напевала себе под нос, освобождая запотевшие стопы от туфель.

– О, Николя, ты дома? – он обрадовался ее приходу, не желая больше оставаться со своими мыслями наедине, Николай зашагал за ней на кухню.

– Как на работе? – сухие слова, брошенные в никуда и похожие на ворох сухих осенних листьев, подброшенных усталым дворником. Инна всегда была холодной и черствой, казалось, ее не тревожили чувства других, этим она напоминала ему его мать. Чрезвычайно строгую, требовательную, сухую женщину, способную наказать Николая за проступок не словом, а делом. Медсестра по призванию, мать стремилась сделать из сына блестящим врачом, каким хотела быть она. С самого детства она водила его в больницы, показывала грязные вонючие палаты, но мать видела только крепкие стены, надежность окон, и стойкость коек. Для Николая было пыткой видеть мучающихся больных, запах больницы, вид иголок, скрежет металла, доносившийся из хирургии, внутри него все протестовало натиску матери. Но он ее любил, и всю жизнь самоотверженно доказывал ей свою преданность. Возвращаясь смертельно усталым, после дежурства, он как побитая собака, виляя хвостом, с удовлетворением, отчитывался: «Сегодня спасли человека». И мертвецки засыпал. Спас не он, но он видел, как человеку дали вторую жизнь, и Николай был счастлив быть свидетелем этого, и по праву считал себя участником этого спасения.

После смерти матери, вся его собачья верность, отдавалась Инне, которая ему напоминала мать – жестким характером, и природной красотой.

– Все прекрасно, моя прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда, – иронично пропел он себе под нос. Инна удивлённо вскинула брови, осведомилась, что его так обрадовало. Хотя она не могла взять в толк, какое может быть удовольствие работать в психбольнице. Удрученные, озабоченные, и усталые медработники, перемещаются из палаты в палату, наблюдая за убогими и грязными больными, которые как тараканы

не могут сидеть на месте. Мужа она видела именно таким: угрюмым и усталым. Николай множество раз пытался ее убедить в обратном, он мог сутками напролет рассказывать, о чистых белоснежных палатах, о том, как в ординаторской они пьют чай и душевно смеются, и каждый день помогают людям, несмотря на их помутившийся рассудок. Но Инна была непреклонна, ей были интересны только истории о психически больных людей. Николай прекрасно это знал, поэтому, сегодня намеренно начал медленно, затем быстрее и ярче описывал свой день, специально упустив историю Валентины, чтобы слушательница сама его спросила, или лучше настояла на этой истории. А если не спросит, думал он, тем и лучше, эту историю он оставит на следующий раз. Инна, удовлетворившись услышанным, только и смогла произнести: «Да уж» и удалилась в свою комнату. «Да уж» – два холодных слова, которые он слышал на протяжении всей своей жизни. «Да уж» – это минус три в дневнике, и вода вместо мяса собаке. Когда это слово произносила мать, собачий хвост отпадал. Николай, зажал челюсть, ему хотелось, чтобы им восхищались, а не бросали в след сухие слова. Он сокрушенно опустил голову: «Мама. Я стал врачом. Как ты хотела. Но почему у меня не вышло стать спасителем?»

В эту ночь он снова плохо спал. Старый диван скрипел при каждом движении, и его сердце беспокойно настукивало года, и с каждым биением, ему все становилось тяжелее восстановить ровное дыхание, и когда ранее летнее утро начало рваться внутрь комнаты, он налил себе кофе, смиренно посмотрев на часы, подумал: «Еще одна потерянная ночь».

– У вас что, Николай Иванович, нет жены? – от вопроса он вздрогнул и раздраженно осек:

– Есть, но сегодня мы говорим о вас. Итак, Валентина, признайтесь мне, были ли у вас еще какие-то осознанные странности в вашем поведении. Не пугайтесь, я про те моменты, когда вы понимали, что произошло то, что другие не видят, или, например, что вы могли забыть очевидные вещи?

Николай на своей практике знал, что большинство больных не отличают реальность от вымысла. У него был один из таких любимцев – его первый пациент. Он называл его «Красногвардеец». Его поместили в клинику его родители, ссылаясь на то, что они очень устали беспокоиться за свое имущество и за свою жизнь. Сначала никто не замечал каких-либо изменений в его поведении, пока в один прекрасный солнечный день, сын не стал говорить родителям странные вещи.

–Доброе утро маман, доброе утро батюшка.

Родители, переглянувшись, засмеялись, но сын совсем не шутил. И с каждым днем изменения в поведении стали бросаться в глаза все больше и больше. Сначала он стал пить чай только из пиалы, чайные пакетики, со словами «иноземное», полетели в мусорку, как и все содержимое холодильника, кроме молока и яиц. Мать боязливо отстранялась в сторону, ища ответы, смотрела недоуменно на мужа, но тот пожимал плечами. На следующий день в доме не обнаружилась микроволновка, электрический чайник, компьютер, телевизор. Родители побежали по соседям, от которых узнали, что их сын уже давно бегает по двору с палкой, мнимой за винтовку, и пугает местную детвору, со словами: «Вас скоро всех убьют», и затем быстро прятался за детским грибком, или за деревом. Таким его и застала мать. Он лежал на животе, прикрыв голову руками, за бугром из песка, который навезли сюда, чтобы расширять детскую площадку. Мать осторожно прикоснулась к его плечу: «Сын, что с тобой?». Но он побежал, крича изо всех сил: «Мама, беги!»

Молодой человек выглядел на 27 лет, краснощекий, с врожденными пурпурными щеками, а благодаря пышности ресниц, темно – карие глаза, были яркими и выразительными. Когда он находился в состоянии покоя, его красота затмевала все вокруг. Эта была такая особенность, которую замечают даже мужчины. Но стоило какой-нибудь его мысли двинуться в голове, как мускулы лица, искажали все видение. Эта переменчивость отпугивала, заставляя чувствовать себя неловко за свой самообман.

Николай его разглядывал с изучающим видом. Пациент всем видом безмолвно смеялся. Доктор не имеет права чувствовать к пациенту раздражение, злость, любовь, симпатию. Для него это лишь объект для исследования, которому нужна помощь. Но этот человек, будто передразнивал врача – изучал, подражал, соглашался, но с таким ехидством, что Николая приводило к нервное возбуждение.