Стукач
Шрифт:
Монахов кивнул. Василий Шапарин был достаточно известным на Северо-Западе фальшивомонетчиком. Известным, понятно, среди своих.
– О том, что деньги Серегина, говорить ни кому не нужно. Бизон должен быть ни при чем. Он вам за это благодарен будет. За Шапарина не переживайте. – Незнакомец взглянул на часы. – Сейчас двадцать один восемнадцать. Ровно два часа восемнадцать… О! Уже девятнадцать минут назад, с ним произошел несчастный случай. Царство ему небесное. Хороший, говорят, был человек. Вот так бывает. Все под одним небом ходим. Желаю удачи. – И он сделал вид, что моментально уснул.
Разговор можно было считать оконченным. А Монахов словно
Предгорья Тянь-Шаня. Окрестности Проклятой равнины
В горах темнеет рано. Ночь здесь вязкая, суровая и холодная. Каждый скальный выступ, любое ущелье или пропасть таят в себе множество неожиданностей. Но самую большую угрозу всегда несли с собой люди.
…А люди подходили к аулу, где совсем недавно утихли жуткая пьянка и оргии, со всех сторон. Бесшумно и скрытно. Собственно, они могли и не маскироваться. Женщины, старики и дети никакой опасности не представляли, а мужчины пребывали в состоянии глубокого и тяжелого алкогольного сна.
Нечто похожее бывало в этих горах в годы, Гражданской войны, когда здесь щедро сеяли смерть кавалеристы легендарного красного командира Семена Михайловича Буденного. Разве что крадущиеся в селение люди были одеты не в краснозвездные папахи, а в традиционные национальные чалмы и стеганые ватные халаты – чапаны. Каждый из них в руке держал нож.
Без суеты и неразберихи незваные гости разошлись по жилищам. Сделано это было так быстро и споро, что можно было без труда предположить четкую организацию их действий и тщательную предварительную договоренность.
Спустя какие-то пять-шесть минут те же ночные пришельцы по-прежнему молча и бесшумно покинули пределы горного селения, растворившись в густой и непроглядной темени тянь-шаньских предгорий.
Все взрослые мужчины аула так и остались лежать в своих хижинах с перерезанными глотками. В воздухе поплыл солоновато-сладкий запах свежей, не успевшей еще остыть крови. Напавшие действовали в высшей степени хладнокровно и профессионально.
То же самое в это время происходило во всех кишлаках и аулах, прилегающих к Проклятой равнине – плантациям опиумного мака и конопли, принадлежащим корейцу Киму. Теперь они остались без окружной охраны, кордоны были умело ликвидированы неизвестными. Внизу, на равнине, остались лишь немощные, обезумевшие от наркотиков сборщики урожая и немногочисленная охрана поселка Йигирма. Но и их ждала беда.
…Рассвет только начал растекаться по горам. Рабы вышли в поле и приступили к выполнению своей ежедневной работы, когда со стороны горных гряд послышался нарастающий гул. На слух казалось, что сюда приближается в бешеной скачке табун диких лошадей, готовый снести на своем пути все живое. Но кони были оседланы и несли на себе всадников.
Вооруженные джигиты стремительным галопом двигались к плантациям опиумного мака, раскинувшимся на Проклятой равнине. Черной тучей. И веяло от них смертью. С гиканьем, привстав на стременах и размахивая над головами кто – шашкой, кто – пикой, они надвигались с противоположной стороны гор. Казалось, ничто не удержит их, никакая сила не остановит.
…На плантациях гнули спины невольники. Кетмени [89] в их руках долбили
89
Азиатский землекопный инструмент наподобие лопаты.
Надсмотрщиков было человек десять. Надвигающихся всадников – не менее сотни. Надсмотрщики заметались в панике, беспорядочно выкрикивая команды рабам, в которых и сами бы не разобрались. Всадники шли на них ровно, стремительно и неотвратимо.
Рабы, увидев наконец подступающую опасность, кинулись врассыпную. Их примеру последовали и надсмотрщики, не сделав ни одного выстрела.
Люди с плантаций бежали к горам в надежде укрыться. Но старания их оказались тщетны. Несущаяся во весь опор сотня, подчиненная чьей-то холодной воле, рассредоточилась, отсекла их от спасительных гор и принялась рубить шашками и колоть пиками направо и налево. Истошные крики о помощи летели над Проклятой равниной.
Тех, кто спотыкался и падал, затаптывали копытами коней. Бегущих быстро настигали, и тогда клинки рассекали тощие, опаленные солнцем тела от плеча до пояса, а пики пронзали насквозь, вырывая зубчатыми наконечниками куски мяса.
По выдолбленным сухим глинистым канавкам обильно потекла горячая, парящая на жарком солнце и чернеющая на глазах кровь.
Вскоре все было кончено. На плантации и в поселке Йигирма не осталось ни одного живого обитателя, за исключением детей и древнего старика, вышедшего на крики да так и оставшегося стоять возле своей хибары.
Напавшие сбили детей в кучу, поддавая им плетями и не обращая никакого внимания на вопли и слезы. Старика пока не трогали.
Среди всадников выделялся один. Он восседал на Низкорослом и лохматом киргизском скакуне. Голову его покрывала ослепительно белая чалма, а на плечи был наброшен вышитый золотом чапан нежно-бирюзового цвета. Руки украшали золотые перстни, а на ногах были сапожки-ичиги из тонко выделанной кожи.
Он посмотрел на детей и коротко бросил:
– Убрать!
«Убрать» означало уничтожить. Несколько всадников принялись тут же загонять детей в один из домов. Другие старательно обложили каменное строение сухой соломой, напихав ее и внутрь жилища. И вот уже вспыхнуло пламя, и тотчас раздались душераздирающие крики. Все, кто был загнан в дом, горели заживо.
– Ну подойди сюда, Карамор! – приказал обладатель золотых перстней и белоснежной чалмы. – Узнаешь меня?
– Как не узнать, Миркузий-ака! – заискивающе ответил старик, стараясь перекричать вопли пожираемых огнем детей.
Да, человек в белой чалме был не кто иной, как Миркузий Мирвалиевич Султанов.
– Хорошо, что узнаешь. Как видишь, я жив. А вас всех уже давно заждались на небесах! Ха-ха-ха!
Его смех был поддержан хохотом сотни головорезов.
– И ты, продажная Собака, слуга белоухих [90] , примешь от меня смерть. Наше время пришло. И корейца твоего я достану. И всех, кто с ним. Ибо такова воля Аллаха! – торжественно произнес Султанов.
90
Оскорбительное слово в адрес немусульман.