Ступай и не греши
Шрифт:
Всю дорогу до Петербурга студент-путеец мучился. Пачка любовных писем, виденная Довнаром в руках инспектора Кухарского, не давала ему покоя: «Вот глупец, — размышлял он, жестоко укоряя себя. — Надавал этой сучке всяких заверений, а теперь… Теперь она будет трясти этими письмами направо и налево, чтобы меня шантажировать!»
Поезд близился к столице, и Довнар предчувствовал, что Ольга Палем, возможно, каждый день караулит его на перроне Варшавского вокзала. Чтобы избежать встречи с нею, крайне нежелательной, Довнар умышленно не доехал до Петербурга,
Каково же было его изумление, когда под часами станции он увидел жалкую фигуру Ольги Палем, которая ожидала его.
Ожидала именно там, где его не могло быть.
— Ты разве колдунья? — крикнул он в ее сторону.
Ольга Палем медленно приближалась к нему.
— Нет, я теперь святая, — услышал он издали.
Смех Довнара был неестественным, наигранным:
— А я-то думал, что ты давно застрелилась.
— Выходит, ты об этом мечтаешь?
— Но ты же обещала.
— Вот уж не думала, что ты такой подлец…
Довнар вовремя сменил гнев на милость:
— Ладно. Я пошутил. Но все-таки сознайся, как ты могла догадаться встретить меня именно здесь, а не на перроне Варшавского вокзала?
Секрета не было. Ольга Палем слишком хорошо изучила Довнара, а чисто женское чутье само подсказало ей, что он пожелает избежать встречи с нею, и не умом, так сердцем женщина догадалась, что Довнар сойдет с поезда именно на этой загородной платформе. Наверное, в ней сработал природный инстинкт — так звери заранее чуют то, о чем и не помышляют люди, считающие себя умнее зверей.
Она взяла его под руку, насмешливо спросив:
— Надеюсь, ты часто разглядывал мою фотографию?
— Да. Посматривал. Раньше ты была моложе.
— Не хами! Я такая же, как и раньше, только вот ты сделался совсем другим.
— Старше?
— Нет. Хуже… Не будем ссориться. Едем.
В столицу они вернулись царскосельским поездом, вышли на площадь перед вокзалом. Довнар поставил чемодан на тумбу. Она ждала. Он посмотрел на нее и не узнал. «Желтое лицо с провалившимися лихорадочными глазами возбуждало ужас и сожаление. За одну эту зиму Ольга Палем состарилась на несколько лет», — так писал очевидец событий.
— Ты получила от меня кулек с апельсинами?
— Не видела я от тебя никаких апельсинов…
Довнар, пожимая плечами, долго молчал, думая, наверное, о князе Туманове, который сожрал все его апельсины.
— Не молчи. Что дальше? — потребовала Ольга Палем.
— Извини, — ответил он ей. — Я не собираюсь оставаться верным расписке, данной Кухарскому. Хотя бы по той причине, что в номерах Сыросека проживает и этот грузинский красавец Туманов, вызывающий во мне физическое отвращение… Извозчик! — закричал Довнар, увидев свободную пролетку, и, забросив в нее чемодан, быстро отъехал прочь, оставив Ольгу Палем посреди вокзальной площади.
— Саша, — не крикнула, а лишь прошептала она.
Наитие привело ее на
— До чего же ты настойчива! — с явным раздражением сказал он. — Не буду скрывать, что ты иногда бываешь очень нужна мне. Но только как самка. Давай, сразу договоримся. И рассудим все если не душевно, так плотски. Согласна?
Она медлила с ответом. Тихо падал снежок.
— Саша, — вдруг сказала она, — у тебя совсем износилось пальто, пуговицы едва держатся. Можно я поухаживаю за тобой?
…Женщины, подскажите мне — верить ли?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Присяжный поверенный Серебряный (имя и отчество которого я позабыл) славился в Петербурге своим виртуозным ловкачеством, служа не столько при весах Фемиды, сколько поклонением всепожирающему Маммоне, о котором еще в Новом Завете начертано как о злом духе, способствующем обогащению.
500 рублей он спрятал в карман сюртука с таким брезгливым видом, словно Довнар подсунул ему какую-то дрянь.
— Надеюсь, это лишь аванс, — напомнил Серебряный. — Итак, молодой человек, я весь к вашим услугам…
По изложении Довнаром сути вопроса о выселении Ольги Палем из столицы Серебряный изобразил на своем холеном лице важное глубокомыслие, свойственное мудрецам древности.
— Если дело было только «доложено», его всегда можно «передоложить», дабы в градоначальстве возникли инсинуации, в корне изменяющие прежний взгляд на этот вопрос. Сфера нашего воздействия неограниченна и… сколько вы мне дали?
— Пятьсот, — торопливо ответил Довнар. — Но в случае, если выселение Палем состоится, с моей стороны последует подношение вам роскошной коробки с сотнею лучших сигар.
— Но при этом прошу учесть, что фирма «Петит букет» меня не прельщает, я курю исключительно сигары фасона «Панетелас империалис»… Теперь напрягитесь, дабы подсказать мне те насущные мотивы, кои я мог бы развить в этом деле. Ведь для выселения из столицы требуются весомые факторы, дабы активно воздействовать на канцелярию столичного градоначальника… Надеюсь, она глубоко безнравственна и порочна?
— Кто? — очнулся Довнар, заговоренный адвокатом.
— Ну, вот эта… штучка. Как ее? Палем, кажется….
Довнар толчками приблизил свой стул к адвокату:
— Осмелюсь известить вас, — почти радостно сообщил он, — что в одесском притоне мадам Фаины Эдельгейм до сих пор хранится фотография Ольги Палем, что красноречиво доказывает прежний род ее постыдных занятий.
— Отлично, — одобрил его Серебряный. — Через одесскую полицию затребуем фотографию для приобщения ее к нашему делу, о котором никто не скажет, что оно шито белыми нитками. Но этого, увы, мало… Смелее, молодой человек, инкриминируйте в адрес этой отвратной особы.