Стужа
Шрифт:
А Барсук ровно угадал.
— Я ему, Миш, фасон испорчу. Не жить, коли не так. Сегодня же к вечеру и срежу. — И похлопывает по пилотке. — Не сомневайся, Миш, достану.
Шепчу:
— На пилоточку его, Миш.
Лотарев поворачивается к нам.
— Выполняй, Барсуков! Не тушуйся! Фронтом не пойдут: мины. А в проходах удержите. Сколько их у вас?
— Два, — говорю.
— Действуй, Барсуков!
Ефим сует мне кисет:
— На память…
И зарысил, хрен сопатый.
«Максим» без
Лотарев прижался боком к бойнице, рукавом вытирает винтовку. Сам без пилотки. Волосы слиплись, в глине. Высматривает поле. Лоб морщит… «Нет у тебя живой воды, — думаю. — Лежат ребята…»
Навесишко хлипкий, бревна корявые, тонкие, с потолка — душ. Свет в щелях яркий. Как есть, полный день…
Ротный набрасывает на плечи плащ-палатку, бубнит:
— Тут твой дружок всех переполошил. Всем наличным огнем тебя прикрывали, Гудков…
Значит, Барсук постарался.
— Мы их на совесть пошерстили, Миша, — говорит Генка. — Аж «максимка» запарил.
Шучу:
— Так это ты, хрен сопатый, меня заставил рылом пахать…
Ребята смеются.
У телефонного ящика — ракетница, котелки, мешок, лопатки. На полу — горка негодных токаревских самозарядок. Тут же — смятый термос, и ватник в бурой засохшей крови. По бокам ящики. В сортирной нише — трупы. Одни подошвы вижу. Не спрашиваю кто, как пить, из приятелей-дружков, других здесь нет.
Генка оборачивается:
— Значит, живем, Гудков?
— Развинтили мне кости, — жалуюсь.
Самошников лучших голубей в округе водил. Души в них не чает.
— Поберегись, а то заденет сдуру, — говорит Лотарев. — У них мертвое пространство. — И тычит пятерней туда, где ребята.
Успокаиваю его:
— Мертвая свинья не боится кипятка.
А он:
— Садись, куда приказывают! Выдумал же: мертвая… Знаешь еще сколько баб отоваришь!
Я передвигаю зад на соседней ящик, бормочу:
— Слава богу, яйца не отшибли, А так бы неплохо, чтоб сбылось с подругами.
— Сбудется, — обнадеживает Лотарев. — Парень ты корпусной, то бишь видный, и, как бы это сказать… Сбудется, Миша, сбудется…
Дзот такой — прибьют раньше, чем на воле. На чем бревна держатся. Уж как верно: корова пестра, да и та без хвоста. Разве ж это дзот?..
Шаги слышу, а охоты поворачиваться и глядеть нет.
— Что, на смену прибыл? — спрашивает Лотарев.
— Так точно, товарищ младший лейтенант.
Да это ж Софроныч! Как есть, с карабинчиком, все такой же чистенький, подобранный, ну жених.
— Принимай роту, Полыгалов, — говорит Лотарев. — Весь счет: пятнадцать бойцов. Раненых много, да где они?.. Сам слышишь — выбивают… A-а, смотреть невмоготу. Пока один Гудков из второго взвода вернулся
— Шашки бы дымовые, — говорит старшина. — Ветер на немцев. Сейчас бы и прикрыли.
— А где эти шашки? В общем, вот тебе телефонист, аппарат, пулемет и рота. Главное: будь готов к отражению контратаки. Командуй. Я теперь твой «батя». На батальон меня… Принять бы хоть человек семьдесят и уже воевать можно. Ладно, командуй, а я в батальон. Связь держи. Действуй!
Лотарев полез по траншее, за ним — Колышев. Славка у него в ординарцах.
— Видишь, старшина, — киваю на плечо, — так и не успел завшиветь.
— Провожатого не дам, не проси! — Старшина смотрит на меня: веки припухли, красные. — Сам видишь, что от роты. Каждый на счету. Седов обещал помочь… Что я несу, нет Седова! Наповал комбата! Надо же, вместе стояли.
— Обещали санитара, — говорит Генка, кладет цигарку на цинку и прикладывается к пулемету. Коротко бьет, на три-четыре очереди. Гильзы разлетаются шустро. Парень он дюжий, а и его мотает на ручках.
— Получается, — с одобрением говорит старшина.
— Воды дайте, — прошу.
— Только в «максиме», а другой нет, — отзывается Генка. — Терпи, Миша. — И пот смазывает пятерней, а после и затягивается от цигарки.
— Повезло тебе, Мишка, — подает голос Кукарин. — Ведь из раненых один ты и выполз. Счастливчик.
— Ночью могут выползти, — обнадеживает старшина.
Объясняю им:
— За дымом не приметили.
— Клим Пухначев это, — рассказывает Кукарин, кашляя мокро, с натугой. — Чудило! С горючкой в атаку! Зачем?! Так полыхнул!
— Значит, сам полыхнул, а меня прикрыл…
— Смесили пулеметы, — шепчет Генка, — так вполне добежали бы.
Сам ленту расправляет. Руки большие, обветренные. И цигарка — по самым губам тлеет.
С навеса на меня грязь скапывает. Мокну, а уклониться невмочь. И мокну от шеи по спине. Душ и есть. Правая часть груди ноет. Пальцы не гнутся. Опухоль на кисть спустилась, дует пальцы. Что там с плечом?..
— …Артиллерия не подавила огневые точки, — объясняет в трубку старшина. — Каждый метр простреливают… Сколько «карандашей» поломано? Уточняю… Конкретнее? Пятнадцать принял. Сейчас пройду по взводам, уточню обстановку и доложу. Да не было этого, товарищ десятый! Поднялись все, никто не замешкал! Я как раз на КП у Седова находился. Так точно, к отражению атаки будем готовы. Слушаюсь, товарищ десятый, готовы!
Старшина заталкивает трубку в ящик, выбирается в траншею.
— Выслали санитара, Гудков. Из самого штаба полка топает. Чуток потерпи… — И приказывает Кукарину: — За меня принимай вызовы. Я во взводах… Не вешай носа, Гудков. Хвост морковкой!..