Суббота навсегда
Шрифт:
Поскольку Бельмонте хранил молчание, Педрильо, как всякий слуга, любивший порассуждать вслух — то есть будучи рассудителен и болтлив одновременно, — продолжал:
— Это поиски или преследование?
— Какое это имеет значение?
— Это имеет тактическое значение. Стратегического, конечно, нет.
— Поиски — это преследование в интересах преследуемого.
— Вопрос аннулируется. Начнем, пожалуй… — и, подражая Прологу: — Итак, мы начина-а-а-ем!
Магистратура и немой фонтан на площади мало-помалу разживались тенью: белая стена выпустила у своего основания темную полоску шириной в ладонь, такой же серпик тени
— Может быть…
Тут в глазах у Бельмонте мелькнула догадка.
— Они ближе, чем мы думаем!
Хозяин и слуга снова вбегают в церковь, осеняя себя крошечным крестиком, словно придерживая перед собой маску на длинной ручке — аксессуар карнавального костюма, столь же непременный, сколь и условный.
Природа, которая, ясное дело, за женщин, была застигнута врасплох: солнце преспокойно освещало алтарь и стены. «Мученичество св. Констанции» помещалось прямо над входом, но в поисках «Святых жен» Бельмонте и Педрильо напрасно обшарили все — тех и след простыл.
— Как вы догадались, хозяин? — спросил Педрильо, когда они вторично покинули церковь.
— Лучше спроси, как это я не догадался раньше. Это в водевилях — убегающий принимает вид статуи, и преследователи проносятся мимо. Но как мы-то дали маху… пара клоунов, обмахивающихся масками…
— Если ваша милость правы и «Святые жены» это были они: затаились, переждали, и как только поменялось освещение…
— Как только осветитель поменял освещение — так будет вернее. Скажи, какую роль играл этот тип — гид?
— Его роль загадочна всегда. Осветитель? Не знаю. Если да — то Логе. Zur leckenden Lohe mich wieder zu wandeln, sp"ur ich lockende Lust: Sie aufzuzehren, die einst mich gez"ahmt, bl"od zu vergehn und w"aren es g"ottlichste G"otter nicht dumm d"unkte mich das! Bedenken will ich’s: Wer weiss, was ich tu?
— Снова опера…
— …где вы — принц, а я — развеселый птицелов. Соответственно распределились и женские роли. Так что ваше высочество это должно устраивать. А я свою Блондхен одену юнгой и тоже за вами в царство Божие. Знаете, петушком, петушком. К слову говоря, разница между
— Снова опера…
Жар понижался, тени удлинялись. Серый серпик слева от каменного обода вокруг фонтана обратился в полумесяц — роняя тайный вздох о былом, об Омайядах; а присевший перед алькальдией на корточки уже делался недосягаем для палящих лучей. Но если простолюдин — Педрильо, например — мог принять любую позу, то Бельмонте никогда бы себе этого не позволил. Даже не умел так Гордо терпел он, продолжая стоять на припеке.
— Продай осла, Педрильо, и купи корабль.
Это было сказано так невозмутимо, как если б вовсе и не относилось к разряду поручений, даваемых Гераклу Эврисфеем. Но Педрильо, очевидно, не находил в предстоявшей сделке ничего невозможного.
— Будет исполнено, — и пошел себе с небрежным видом, похлопывая по спине осла, словно закадычного друга.
Двенадцатый подвиг Педрильо (сделка)
Постепенно
Но Бельмонте ничего этого не замечает — ни красочной толпы, ни втыкаемых в него взглядов, ни даже брошенной к его ногам пурпурной розы. Он весь в своих мыслях.
В отличие от него, Педрильо был весь в делах. Сперва он нашел цыгана, который за недорого вдул его четвероногому другу ртуть в уши, после чего тот повел себя в точности как пони из рассказа Джерома Джерома. А именно: немедленно возбудился и стал оглашать воздух своим ослиным криком, и что-то было в крике том, отчего ему немедленно начали вторить все ослы в городе. Но наш ослик, во-первых, делал это лучше всех — «у мерзавца действительно был талантик», во-вторых, ослиный крик у него сопровождался рядом подвигов. Он побивал рекорды выносливости: вот, ко всеобщему восхищению, несет на себе столько поклажи, что другим и в три захода не унести; вот, в придачу к этому, выдерживает на своей спине Педрильо; вот Педрильо берет из чьих-то рук младенца и, как заправский политик, позирует с ним под аплодисменты присутствующих; а вот уже осла оседлала и радостная мамаша…
— Сдаешь осла? — спросил у Педрильо грубый голос, чей обладатель сплюнул, точно на Поле Футбольном — небось, привык мазать. Он приближался, широко расставляя ляжки, имевшие полтора морских локтя в поперечнике. Пальцы его не оставляли попыток застегнуть рубаху на брюхе, которое и тремя-то такими рубахами не прикроешь. Голубого цвета волосы стояли, как у панка, руки по локоть были в кроваво-красном лишае, а единственный глаз горел вожделением приобрести чудо-осла. Старый знакомец.
— Сдаешь осла-то?
— Не, — отвечал Педрильо тоном, на все сто исключавшим такую возможность.
— Хм…
Покупатель растерялся.
— Но как же так?
В этом прозвучала детская обида, не вязавшаяся ни с его ростом, ни с его мощным сложением. Циклоп как бы и обращался-то не к проезжему молодцу на осле, а к кому-то, с кем была предварительная договоренность, это мог быть тот же Посейдон.
— Ну как же… мы же… Я всегда мечтал, что когда-нибудь буду тоже ездить, а то всё на мне да на мне… Меня ни одна тварь не выдерживает… — он чуть не плакал.
— Ты и этой хребтину свернешь.
— Да я буду его на руках носить.
Тут он заметил компанию водовозов, игравших в «примэру», расстелив на земле плащи.
— Друг любезный, а может, перекинемся в картишки? Ставлю против осла, гляди, полсотни дукатов.
Он отсчитал пять монет. Педрильо притворился, что колеблется, и — уступил, сломался.
— Ставлю на карту четвертую часть осла.
— Это как?
— По четвертям будем разыгрывать.
Педрильо так не везло, что уже в первых четырех партиях были последовательно проиграны все четыре четверти животного. Но едва одноглазый собрался его увести, как Педрильо попросил принять во внимание тот факт, что ставил осла не целиком: хвост, мол, остается ему, остальное пускай забирает на здоровье.