Субботним вечером в кругу друзей
Шрифт:
— Совершенно верно, — обрадовались Круглов и Мишин. — Вы как в воду смотрите. Мы именно такие. Классику любим-обожаем, но классика разная бывает. Мы за легкую классику. Самую-самую…
— Тронут вашим вниманием, — сказал Морковин. — Спасибо за откровенность. — И гостеприимно указал на дверь: — Можете воспользоваться, пока есть еще время. И помните — мои двери широко открыты для вас.
Похоже, Мишин и Круглов еще ничего не понимали.
— С этой стороны, разумеется, — добавил Морковин.
И тут только до них, меломанов, наконец дошло. Упали на колени, запричитали,
— Простите, мы больше не будем.
— И не надо! — сказал Морковин, поочередно поднял каждого за ворот и как кутенка вынес за порог. — Никогда не выдавайте себя за ценителей серьезной музыки. Это может плохо кончиться, — внушительно сказал он.
Вслед меломанам понеслась разухабистая песня в отличной записи: «Помню, помню, помню я, как меня мать любила…»
С ЗАМКАМИ И БЕЗ ЗАМКОВ
Это верно. Новое с трудом пробивает себе дорогу. Недавно я побывал в доме отдыха, где сделали еще один шаг вперед в смысле культуры обслуживания. Ликвидировали замки. Везде. Вплоть до уборных.
«Надо больше доверять друг другу, — сказал директор. — Вор и так всюду проникнет. А замки и разные задвижки оскорбляют достоинство человека. К тому же администрация не знает, чем вы там занимаетесь за замком. Может, в карты режетесь. Или распиваете. А то и вовсе. Люди есть люди. Попробуй уследи, если каждый, закрывшись в своей комнате, начнет безобразничать. Кроме того, вдруг пожар. Комнаты заперты. А там казенное имущество…» В общем, оказалось, что отдыхать без замков можно не хуже, чем с замками, если не считать мелких недоразумений, не имеющих, к счастью, большого общественного значения. Начали они с туалета. Открываете вы, скажем, дверь. А там уже какой-нибудь другой отдыхающий вежливо улыбается: «Доброе утро!»
Я как человек излишне впечатлительный очень смущался, когда ко мне в комнату по ошибке заходили незнакомые женщины в домашнем виде, и даже почему-то не сразу уходили, а пытались завязать бесполезный разговор и наводить кое-какие мелкие справки.
Как-то утром я проснулся, открываю глаза — вижу, надо мной стоит женщина в белом халате. По виду персонал. И в упор смотрит на меня.
— Что-нибудь случилось? — спрашиваю.
— Почему вещи разбросаны по комнате? — сурово говорит персонал. — По какому праву так неорганизованно отдыхаете?
— Извините, — отвечаю. — Я с детства такой.
— Сейчас же приведите в порядок комнату.
— Не могу.
— Что за глупости! Как это не могу?
— Я стесняюсь…
— Он стесняется… Это почему же?
— Видите ли, я сейчас не совсем одет…
— Ну и что? Я сотрудница, меня можно не стесняться, — ворчала женщина, покидая комнату.
Едва за ней закрылась дверь, я как заяц-русак прыгнул к своей одежде.
Все закончилось благополучно, если не считать того, что в один прекрасный день у меня пропали кое-какие пожитки включая все наличные деньги.
Обнаружив пропажу, я, естественно, тут же заявил о ней администрации, полагая, что уж коли она ввела такой порядок — проживать без замков, то и должна отвечать за последствия. Однако мне резонно
— А где это написано? — спросил я, все еще на что-то рассчитывая.
— У входа в дом отдыха, гражданин. Вы грамотный? Вот и читайте объявления.
Короче, эксперимент с замками в доме отдыха под давлением масс в конце концов отменили, хотя мне от этого легче не стало. Зато урок извлечь можно всем. Новое вводить, конечно, надо. Никто не спорит. Но вводить с умом, чтобы при этом не страдала нервная система и не пропадали вещи. Пусть даже личные. И не особенно ценные. Тем более что за это администрация никакой ответственности не несет.
ПРОИСШЕСТВИЕ
— Самый поганый день — воскресенье, — сказал рослый рыхлый Дергачев, почесывая подбородок с трехдневной кактусовой щетиной. — Не знаешь, как убить время.
— Точно, — осклабился худосочный Тимохин, открывая в улыбке маленькие прокуренные зубы. — Все винные магазины закрыты. Эхма… — И он потеребил свою небольшую свалянную, словно клок коричневого моха, бороденку.
— Вот ему хорошо. — Дергачев показал пальцем на лежащую недалеко от них на потрескавшейся окаменевшей земле рыжую собачку с широко раскрытой пастью, из которой вывалилась красная тряпица языка. — Лежит на самом солнцепеке и хоть бы что. Верно, Кузя?
Собака приоткрыла красные вишенки глаз и снова закрыла их. Знойный воздух простреливали переливчатые рулады цикад, неистово пиликавших на тысячах своих крохотных скрипочек. Дергачев и Тимохин сидели в тени своего пятиэтажного блочного дома на скамейке рядом с детской площадкой. Поодаль на веревке недвижно висело давно высохшее белье — простыни, наволочки, майки.
— Такие маленькие, и столько от них шума, — заметил Тимохин. — Где они только прячутся?
— Черт их знает, — сказал Дергачев, вытирая несвежим платком одутловатое лицо.
— Мотри, — сказал, умильно хихикая, Тимохин, тыкая пальцем в ползущую по спинке скамьи букашку. — Такая козявка, а тоже куда-то лезет, что-то ей надо. Сравни с домом и обрати внимание, как велик мир и какая она маленькая, глупая… А ведь и мы — посади нас рядом с горой — тоже козявки. Просто страшно становится, какие мы ничтожные…
— Ну, это ты брось, — одернул его Дергачев. — Человек — царь природы. Пойдем в бар. В долг у подлеца Сашки попросим.
— Ну его к лешему! Там музыка лезет в уши из всех щелей. Я сразу глохну.
— Так и будем сидеть? — спросил Дергачев.
— А давай, брат, в кино сходим, — предложил Тимохин и выжидающе ощерил свои зубы. — Американский фильм — «Травиата».
Дергачев с жалостью посмотрел на приятеля:
— Ну насмешил, в кино… Не люблю я этих комедий. Я их и без кино в жизни насмотрелся. — И он зычно хохотнул.
Кузя поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел в тень.
— Во-первых, это не комедия, а оперетта, — возразил Тимохин. — А может, даже опера. Точно, конечно, не знаю. Но не комедия. По-моему, в опере кто-нибудь обязательно отдает концы, а в оперетте — женится.