Субботним вечером в кругу друзей
Шрифт:
Он бурно радовался, когда ему удалось выбить экспортные ингаляторы. Старые давно надо было заменить. Олег Павлович ездил в терсовет, еще куда-то, хлопотал. Наконец ингаляторы прислали.
— Суди сама, — говорил он Гале, — казалось, все просто. Вышли приборы из строя, напиши заявку, и тебе пришлют новые. Ан нет, сколько пришлось побегать, поволноваться. Когда мы научимся работать? Все приходится брать с боем, за все платить кровью, нервами.
Через несколько дней он пришел на свидание весь взвинченный, взбудораженный.
— Представляешь, установили новые ингаляторы. Сегодня прихожу посмотреть, как они используются. А никак. В чем дело? — спрашиваю.
— А ты не берись за все сам, — сочувственно посоветовала Галя. Ей было и смешно и жалко Олега Павловича. От обиды у него совсем как у маленького надулись губы и повлажнели глаза. — Поручай другим, а сам контролируй.
— И другие такие же. Задумываешь что-то хорошее, получается наоборот — нечто несусветное…
Гале захотелось отвлечь Олега.
— Так однажды получилось и у наших знакомых, — стала она рассказывать с мягким смешком. — Вернулись они из Южной Америки, из командировки, стали обзванивать друзей: приходите к восьми часам на ужин по-латиноамерикански. Все пришли точно в назначенное время, глаза у всех горят, каждый мысленно видит на столе зажаренного на вертеле быка. Заходят в комнату. Горят свечи, тихо звучит музыка, бразильские и аргентинские блюзы. На столе на блюде лежат крохотные треугольнички хлеба с маслом и сыром. В них воткнуты тоненькие палочки. Стоят бокалы с соломинками. Мгновенно выпили коктейли, проглотили тосты, в недоумении оглядываются: а где же зажаренный бык или, по крайней мере, барашек? Один гость говорит хозяину: знаешь, ну его к чертям, эти иностранные бутерброды, дай картошки, селедки и сам понимаешь… чего-нибудь покрепче… Короче, за вечер уничтожили все запасы хозяев, да так разошлись, что перевернули вверх тормашками весь дом. Мы, говорят, веселиться пришли. Мы так это представляем.
— Все правильно, — с усмешкой подтвердил Олег Павлович. — Наденут самый модный костюм, сделают модную прическу, а под ними все та же старая инертность, халатность, дикость. И никаким дальнобойным орудием их не прошибешь. Не понимают простой истины: не то время — на мамонтах ездить. — Олег Павлович развеселился и с улыбкой продолжал: — Не то время — на мамонтах ездить. Я завтра так и скажу на планерке. И все с этим охотно согласятся. В том и парадокс: каждый аплодирует новым идеям, лозунгам, планам, а меня бесит, когда люди по обязанности, для формы говорят о том, на что им в высшей степени наплевать.
Галю смущала, а подчас даже приводила в замешательство напористость Олега.
— Куда ты так спешишь? — спросила она. — Другие за тобой просто не могут угнаться. Люди хотят спокойно, без нервотрепки, дикого напряжения работать, жить, дышать… а ты не даешь никому вздохнуть, все давай, давай.
— А, — Олег Павлович с досадой махнул рукой, — ничего ты не понимаешь. Рассуждаешь как женщина. Это ритм современной жизни. Сейчас другие требования. Я должен показать себя. Сделать свой санаторий самым лучшим. Чтобы о нем говорили не только у нас, но и в Москве. Иначе мне как руководителю грош цена Им, конечно, на это плевать. На словах все за, а на деле — тихая оппозиция. Пойми ты, я хочу быть современным руководителем. Хочу поднять дело, а дело поднимет меня. Хочу все успеть, пока есть силы, пока я молод. Все ухватить…
— И все блага жизни, — с легкой иронией добавила Галя. — От этого ты тоже не отказываешься. Верно?
— Перестань язвить. И это можно. В конце концов я столько делаю, что заслуживаю и некоторого снисхождения. Кстати, тебе не надоела эта тема? Давай сменим пластинку. — Олег Павлович наклонился и тихонько
Много волнений и пересудов среди персонала санатория вызвала женитьба электрика Вити Соколова на молоденькой горничной Зиночке Ковалевой. Комсомольская свадьба была шумной. Молодожены смущенно принимали поздравления и подарки, краснея, целовались в ответ на неистовые крики «горько». Невеста, полненькая девчушка с кудряшками, круглой мордашкой, карими глазами и носиком-кнопочкой, жених, высокий, патлатый, белозубый, нескладный, чувствующий себя непривычно в черном нарядном костюме, туго стягивающем его мускулистое тело, — оба были, что называется, «свои ребята», их непритязательность, застенчивость, простота импонировали всем. Галя тоже была приглашена на свадьбу, она от души веселилась, кричала вместе со всеми «горько». Олег Павлович произнес взволнованный, красивый тост. И вообще, Галя заметила, он был склонен к аффектации. Ее часто приглашали танцевать, и она раскраснелась, глаза ее блестели. Один раз ее чопорно пригласил на танго Олег Павлович. Они вышли на площадку, и Галя уловила, как сразу же десятки внимательных глаз взяли их под прицел, как ловят цель лучами прожекторов. Она чувствовала, как напрягся Олег Павлович. Спина его одеревенела, с лица не сходила начальственно-вежливая терпеливая улыбка.
— Ты боишься? — шепнула она.
— Еще чего не хватало! — фыркнул он наигранно бодро.
Но по его глазам она видела, что ему не по себе. Олег Павлович отвел ее на место, церемонно поклонился и удалился.
И вот новость, взбудоражившая всех. Не прошло и двух недель после свадьбы, как электрик прогнал юную жену. Судили-рядили: как, почему, за что? Зиночка плакала и ничего не могла объяснить. Женщины шептались: «Может быть, ммммм… нет, девочка честная была. Тогда в чем же дело?» Электрик отказался что-либо объяснять. Это был вызов. С ним беседовали представители общественных организаций. Он им надерзил: «Не ваше дело». Складывалась довольно неловкая ситуация. Игнорирует коллектив, пренебрегает общественным мнением. Олег Павлович тоже был недоволен.
— Вот она, нынешняя молодежь, — возмущенно говорил он Галочке на «конспиративной» квартире. — Грубая, распущенная. Ты бы послушала их разговоры — какие-то вульгарные словечки: фирма, поймать кайф. Все вертится вокруг меркантильных интересов достать, продать сигареты, зажигалки, пластинки, джинсы. За душой ничего серьезного. И он такой же, этот балбес. Сегодня понравилась — женился. Завтра разонравилась — выгнал. Он не думает о том, что ломает ей жизнь. Его это не касается. Вытащим его, подлеца, на профсоюзное собрание, не покается — выгоним к чертовой матери. Я не потерплю у себя распущенности. Такой человек недостоин жить в коллективе.
Хоть и праведен был гнев Олега Павловича, Галя, преодолевая какую-то сковывающую внутреннюю неловкость, спросила:
— А мы? Разве мы лучше?
— Ты опять за свое. — Олег Павлович нахмурился. — Я тебе уже говорил — мы другое. У нас все настоящее, серьезное. У нас любовь.
— Если настоящее, серьезное, то почему мы скрываемся, как преступники? Почему я должна прятать свои чувства? Давай расстанемся. Я так больше не могу, — взмолилась Галя, готовая заплакать.
— Ты опять за свое. — Олег Павлович в отчаянии забегал по комнате. — Неужели ты не понимаешь, что все это временно?