Субмарина
Шрифт:
— Она такая очень… ну… стой тут, делай это. Брюки положи туда. Член вымой там.
— Так. И что?
— Я просто не смог…
Он опускает глаза, знает, что его ждет взбучка. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Я готов его ударить.
— Ты ничего не получил. Черт подери, это была проститутка, и мы заплатили. Не надо было ее ни очаровывать, ни…
— Она просто была очень…
— Какой?
— Холодной. Очень такой… ну… брюки положи там. Вымой свой…
— А чего ты ждал?
— Я просто думал…
— И хороший секс! Охеренный, фантастический секс за такие деньги! Черт!
Иван сидит, уставившись на свои новые старые ботинки. От ходьбы по гравию у Озер они запылились, он протирает их рукой. Говорит очень тихо, глядя на ботинки:
— Мне правда так жаль. Правда.
— Да.
— Может, если ты сейчас туда пойдешь…
— Это тебе не подарочная карта на оргазм, твою мать!
Я затаптываю сигарету, встаю. Иван поднимает глаза;
— Ты можешь пива купить, и мы могли бы…
— Я пока что ничего не могу, Иван. Я очень расстроен, понятно? Я писец как…
Встаю и ухожу. Хватит с меня. Хватит с меня его гребаного идиотизма. Все, хватит. Пойду выпью пива. Пойду домой, к Софии. Трахну ее сзади, буду представлять себе Синди. Выпью много пива.
Я уже прошел кусок Нёреброгаде, когда увидел, что он так и топает за мной. Шагает, ссутулился весь. Шел за мной всю дорогу. Мама, можно я его оставлю? Нет, милый, он наверняка очень заразный.
Жду, пока догонит.
— Да, Иван, так просто тебя не трахнешь.
— Она просто была такая…
— Холодная, да, я не хочу об этом говорить.
Ночью Иван спит, а я снова пытаюсь позвонить из телефона-автомата на улице. Жду целых семь гудков, вешаю трубку.
На Нёреброгаде стемнело. У шаверма-бара околачивается группа молодежи, один в кресле-каталке. Загипсованная нога вытянута вперед. Товарищ дает ему прикурить, другой приносит завернутую в фольгу шаверму. И только тогда я узнаю Кемаля. Из-под капюшона торчит подголовник. Все еще сомневаюсь. Подхожу к нему, он разворачивает пакет с едой. Завидев меня, улыбается:
— Эй, как жизнь у моего брата-датчанина?
— Что за дела, что случилось?
— Маленькая авария.
— Я вижу.
— Покатаешь меня — расскажу.
Он кричит что-то по-арабски товарищу в магазине. Я аккуратно качу кресло по улице, стараясь избежать тряски. Он лопает шаверму.
— Сколько их было?
— Человек шесть-семь. Ты знаешь, перед тобой я выделываться не буду.
— Да я знаю, что тебя так просто не возьмешь. Это полиция была?
— Нет, какая полиция. Помнишь парня с татуировками? С квадратными такими пауками?
— Да.
— Я
— А он не дурак?
— Дурак, но те, кто его послал, не дураки. Они точно понимали, что делали.
— Кто?
— Ребята на больших мотоциклах. С рисунками на жилетах. Заслали его, чтобы освоить новую территорию. Бедному простофиле намекнули, что, если сможет толкать у меня, его примут в банду.
— И им не понравилось, что ты отделал их дружка?
— Можно и так сказать.
— И что теперь? С тобой-то что?
— Да ничего особенного, посижу вот немного в коляске. Нога сломана в трех-четырех местах. Ты бы меня видел, до сих пор синяки по всему телу, ребро сломано.
— И теперь все?
Он знаком просит остановиться у мусорного бака. Выбрасывает остатки шавермы, вытирается салфеткой и отправляет ее туда же. Мы едем дальше.
— Я в принципе мог бы подвести под этим черту. Ну, знаешь, око за око. Я ведь не просто пожурил его тогда.
— Но ты этого не сделаешь?
— Ну, ты знаешь, как обстоят дела, я ведь не единственное заинтересованное лицо. Для моих знакомых речь здесь идет обо всем районе и о том, у кого хер длиннее. В следующие выходные приедут парни из Оденсе с подкреплением из Германии. Смотри, Ник, никогда не шути с этими ребятами.
— Не буду.
— Они приедут, чтобы устроить Армагеддон.
Я качу перед собой кресло, мы переходим дорогу. Когда голос Кемаля раздается вновь, он звучит уже менее уверенно.
Кемаль говорит:
— Помнишь, ты напился? Здорово напился. В тот вечер мы были в городе, на этой вот дискотеке. Ана, я и ты. Помнишь?
Я киваю.
— И ты напился, по-настоящему. До невменоза. Сидел кулём за столиком.
Я снова киваю.
— Я танцевал с Аной, думаю, ты знаешь. В этом не было ничего такого. Зато она с другими не крутилась, а потанцевать ей хотелось.
Я смотрю на него, на этот раз не киваю.
— Ну вот, мы были на танцполе. И она чуть пододвигается и говорит что-то, а я не расслышал. И я наклоняюсь и… такие вещи, она мне на ухо сказала такие вещи… Ты понимаешь? То, чего ей не надо было говорить. Не мне.
Я все смотрю на него. Кемаль, который всегда производит впечатление человека, который знает, что делает, знает, что сказать… а тут он замолкает, почесывает испещренные множеством мелких шрамов костяшки пальцев.
— Я просто подумал, что тебе это надо знать. Ничего такого не было, и лет уже прошло немало, но я подумал…
Я не отвечаю, везу его к шаверме, к ребятам, они помогают ему сесть в старый «мерседес». Садясь в машину, Кемаль смеется, говорит мне приглушенно:
— Лучше тебе не знать, что лежит в багажнике.