Суд Проклятых
Шрифт:
За оградой, в странном ритме, подрагивали тела прикованных к каменным пьедесталам людей. Камни горели прозрачным бело-синим пламенем, не дающим тепла, но обжигающим. Всего было четыре костра, по числу сегодняшних подсудимых — троица ворвавшихся в таверну, и четвёртый, тщедушный юноша в дорогих очках.
Обнажённые тела блестели от пота, выступившего из всех пор, и покрывшего каждый дюйм кожи. Теперь можно было рассмотреть, что предводитель этой кодлы — не человек вовсе, а кто-то из Горных народов. Два его подручных «быка» — тоже не местные, хотя и люди… «Север и запад, может быть — Зелёный остров, — подумал Ричард. У него было ещё несколько мгновений,
Накатило. Как всегда, Морган словно начинал проваливаться в себя, одновременно поднимаясь куда-то к низкому, серому сейчас небу, и звёзды танцевали вокруг него, показывая свои прошлые и будущие пути. Звёздами были люди, и их свет, или их тьма — кому как не повезло — определяли их судьбу, и тяжесть приговора.
«Не надо думать, что Судья имеет только два приговора, и одно их исполнение, — вливались извне слова в опустошаемое сознание. — И жизнь, и смерть имеют много лиц, и ещё больше — масок. Ничто не является окончательным, и никто не наказывается палачом, приводящим приговор в исполнение — жить можно по-разному, а смерть… Она освобождает, приводя к вращению старого ветхого колеса. Колеса Судеб…»
Свет, исходящий от постаментов, становился всё насыщеннее, и рвался к небесам четырьмя яркими столбами, в которых студенисто тряслись чёрные тени заключённых в пламя тел. «Далее — Тишина», — с готовностью сказал себе Ричард, готовясь подхватить падающее небо.
Но оно не упало.
Мир, растекаясь лужицей воска на горячем противне, возвращал свои привычные человеческим органам восприятия формы, цвета, объёмы и течение времени. Ускорение сбросилось, надавив на плечи Рика изменившейся на миг гравитацией, цвета потускнели, и сумерки вытеснили свет.
— Что за дьявол? — помянул нечистого Морган, покачнувшись, — Что происходит?
Джонни, до того выпавший из восприятия всех присутствовавших, достал из-под стойки огромный том, отпечатанный «ин фолио», за которым тянулась, побрякивая, серебристая цепь. Бережно разместив инкунабулу на стекле перед собой, бармен раскрыл её, слабо шелестнув сияющими листами, и окунул ладони прямо в свет, потоками лившийся с разворота книги.
Рик услышал тонкие музыкальные ноты, словно где-то на границе слуха оркестр духовых инструментов настраивался перед грандиозной увертюрой… Если бы он мог видеть себя со стороны, то заметил бы, как в тон странной мелодии, знакомой и незнакомой одновременно, его зрачки наливаются ярким серебром. Но Морган понял это только по пробегающим сверху вниз в поле зрения искоркам, и по разливающемуся по телу ощущению лёгкости и чистоты.
Глаза Джона в ответ светились тусклым золотом, мягко рассеивая сумрак. Он наклонился вперёд, всматриваясь в страницы. Свежий ветер, несущий запахи моря, соли и солнца, подхватил рассыпающиеся жёлтым песком тела вломившихся в паб громил с лондресского Дна, и их размочаленный гнилой таран, и вынес за порог. Дубовая дверь, блеснув тусклыми полосами оковки, соткалась из сумерек, и заняла своё место.
Ричард откуда-то знал, что подонки живы, и придут в себя где-нибудь вдалеке от «Кисс Т-с-с-с». Может быть, даже не с задницей на месте головы…
— Извини, Рикки, но они нарушили нейтралитет, — немного виновато улыбнулся Джон, аккуратно пряча книгу под стойку. — А исполнение приговора — слишком
— В следующий раз не буду брать работу на дом, — отшутился Рик, убирая из воздуха частицы ртути и свинца, и возвращаясь к своему стулу, перед которым на стойке уже поблёскивала стеклянная запотевшая кружка с рубиновым октябрьским элем. — И уж точно не стану притаскивать халтуру сюда.
Ты же понимаешь: искоренить то, что по твоему мнению, является злом, невозможно. Невозможно, если начинать снаружи и снизу.
Человек способен меняться только изнутри, и только по собственной воле, а убивая его, ты просто проворачиваешь Колесо на один добавочный оборот, лишая душу выбора и возможности научиться состраданию… И твой подсудимый снова и снова повторяет свой путь.
Ты хочешь спросить, какое тебе дело до его следующих оборотов? Да простое дело-то… Мы в ответе за тех, кого замочили…
Думай, Судья.
Думай, Палач.
Что страшнее — смерть в муках, или жизнь в отчаянии? А, может, жизнь в муках от понимания того, что ты совершил, и пришедшее с годами раскаяние?
Знаешь, есть одна старая, короткая и несмешная история… Когда-то и где-то сошлись в битве среди звёзд и времён два бога. Бог машин — всесильный, всезнающий и владеющий мириадами миров. И бог людей — слабый, родившийся недавно… и так давно. Он умел любить и сострадать… Кто победил? Бог человечества. Бог человечности. Пожертвовав частью себя, он научил людей любви, которая могущественнее всех сил, и состраданию, которое является ключом к пониманию всего.
Иди, молодой палач. Иди, и думай. Попробуй понять, чего ты лишён, и как ты можешь это вернуть… Не бойся оступаться и падать, боль — хороший учитель. Особенно боль души.
Ты всегда желанный гость здесь… Пока ищешь себя.
2.2. Аббатство Петра и Павла
Монумент Королю Джону остался по правую руку, и кэб, поскрипывая плохо смазанной осью, свернул к продолговатому участку дремучих лесных зарослей вокруг аббатства святых Петра и Павла. Неувядаемую зелень рослых узловатых дубов, бронзовые листья клёнов, и тонкие серебристо-изумрудные пластинки альпийских вязов не мог истребить даже вездесущий ядовитый смог Лондресса. И выглядело это место странно чуждым, словно кусочек бескрайних европейских лесов, простирающихся от Дувра до далёкого Понта, вырвали неведомые гиганты, и, размахнувшись со всей своей гигантской дури, швырнули через Французский канал сюда, в столицу Королевства Уэллс-и-Умбры. Кельтский крест на вершине древних каменных сводов аббатства отливал серебром через переплетение ветвей, но было не ясно, где заканчиваются деревья, и начинаются стены.
Кэб, стравив пар, остановился задолго до символической ограды, окружавшей аббатство по периметру. Извозчики не рисковали приближаться к истинным Церквям, которые выводили из строя технику сложнее подзорной трубы. Приходилось работать нижними лапами, топча ровные булыжники площади на пути к аббатству.
Швырнув монету в десять денье кэбби, мгновенно подхватившему плату, и спрятавшему в нагрудный кошель, его пассажир в одно движение покинул коляску. Механизм почти не шелохнулся, а водитель, ухватившийся за отполированные рукояти, суеверно сплюнул наземь, и поддал пару. Пыхая серыми облачками из невысокой трубы, словно обкусанной на конце, экипаж, поскрипывая и содрогаясь на выступающих камнях мостовой, развернулся и укатил вниз, к реке, где находился пассажирский порт, и всегда были клиенты…