Судьба дворцового гренадера
Шрифт:
— Никак Михайло?
— Я самый…
Иванов обнял и поцеловал племянника, забыв, что испачкает его фаброй. Какие же крепкие плечи ощутил под руками!
— Откуль ты взялся? — спросил дядя, вглядываясь в новое и такое знакомое обличье. Как раз таким начал помнить отца и таким старший брат, отец Михайла, провожал его, рекрута.
— Пять дён, как приехали с Микитой Савельевым. Барин за добром послал, что сродственница по духовной отказала.
— Век не слыхивал, чтоб родня его тут жила, — удивился гренадер.
— Может, и он про ее забыл, да бумага пришла.
— У вас и приказчик ноне завелся? Давно ли?
— Как барина паралик хватил, а Кочеток в бега ударился.
— Кочет сбёг? Ну и дела!.. Да ладно, скажи скорей, как дед с бабкой, твои отец с матерью, тетка да Степанида?
— Все живы-здоровы. Кланяться наказывали да сказать, что за тебя бога молят.
— Ну и ладно. Так обряжайся-ка да идем ко мне на квартиру. Я ведь ноне женатый, тут не живу.
— Сказывали Карп Васильевич, допрежь как им куда-то уйтить. Да можно ли мне, мужику простому, к тебе-то? Не заругает жена твоя? Верно, по-господски живешь?
— Ну тебя, пентюх! Надевай армяк, говорят.
Великое счастье мужу, хотя владеющие им часто того не замечают, когда во всем можно верить в жену, знать, что с ним единомысленна. Анна Яковлевна и бровью не повела, когда привел гостя в домоткани, не зная еще, что близкий родич. Встретила приветливо, мигом поставила тарелку, пригласила мыть руки, садиться и подала ужин. А как услышала, что мужу родной племяш, издалека приехавший, то, мигом накинувши на кухне салоп, выбежала на угол за свежими булками и кренделями. Когда же вернулась и увидела, что муж ставит самовар, то взялась колоть сахар. И все у нее споро, опрятно, весело.
Когда отпили чай, Михайло перечел, какое добро отказала Ивану Евплычу вдовая скопидомная тетка, что из того приказчик распродал по соседям, а что велел увязать на дровни — все больше одёжу, шубы, меха да сбрую. Рассказывал, как с первого дня просился сходить к дяде, да другой возчик простыл в дороге, все на печи охал, на постоялом, где пристали, а Петр Яковлич наказал неотлучно быть при конях и поклаже. А ноне Никита с печи наконец-то слез, вот и отпросился сначала в баню, а потом царскую роту искать. Видел, как ихних четверо в золотой одеже да в шапках мохнастых таково ладно во дворец прошагали. А завтра уж и трогаться им в Козловку.
— А кто же добро до вашего приезда берег? — спросил Иванов.
— Двоих дворовых последних барыня при нем оставила в домишке, который сымала. Братанов двух годами ей вровень. Они все и сберегли до недоуздка последнего.
— А теперь куда же те старики денутся, как вы уедете? — спросила Анна Яковлевна.
— В Козловку свезем. Они при том пожитке барину отписаны.
— Ремесла, видно, какие знают? — предположил гренадер.
— Один кондитер, сказывает, а другой за птицей певчей раньше ходил. Барину нашему оба как есть без надобности.
— Так что ж они там делать станут? — сокрушалась хозяйка. — Им бы тут лучше куда наняться да оброк платить.
— Стары, никто не возьмет, — уверенно сказал Миша. — Свезем уж. Сами хотят в епифанску земельку
— Ах, бедные старики! — качала головой Анна Яковлевна.
— А как же Кочет сбежал? — спросил Иванов.
— Прошлу вёсну барина паралик хватил, — начал рассказ Михайло, — вот и послал в самую Тулу за лекарем каким-то именитым. Денег сто рублев дал, чтобы того сряду привезть. На что скупой Иван-то Евплыч, а тут не жалел. А Кочет и сгинул…
— Так не пешой же пошел? На конях, поди, поскакал за лекарем? — перебил гренадер.
— Вестимо, на паре самолучшей и в бричке. А недели через три лошадей загнанных тех из-под Мценска полиция привела да полета рублей с барина за привод слупила. Откуда ж попали под Мценск? Разве туда ему на Тулу дорога? Вот и смекают мужики, что сбёг куда далече, раз барин, заступник его, при смерти лежал, да и деньги сверх ста рублей лекарских все, какие скопил у Ивана Евплыча, тоже с собою прихватил. А лошадей загнал да под Мценском бросил, новокупленных перепрягши. Кто ж его, вора, знает, что удумал. С деньгами ведь все можно.
— А откуль известно, что деньги скопленные с собой взял?
— Барин сам до каморки его дополз, всю обшарил. Да еще табатерку и перстень золотой с подызголовья взял.
— Какой каморки? — удивился Иванов. — У Кочета изба своя…
— Продал ее лет, никак, пять да к барину под бок перелез. Видно, страх его брал, что мужики спалят и на трубку свалят, которую и ночью, бывало, на крыльцо курить выходил. Да еще глохнуть стал, прослушать боялся, как вороги подберутся…
— А как же барин без тульского лекаря обошелся?
— С нашим, епифанским фершалом. Крови ему полну лоханку в тот раз отворили. А тульского лекаря будто Кочет сам барину нахваливал, чтобы без дрязгу отпустил далече отъехать, розыску сряду не объявлял… Отлежался. Рука тряпкой висит, ногу волочит, а в дому по-старому куролесит.
— А скажи, Михайло, послать деду с тобой денег? Надобно, поди. Вот ты, гляжу, без тулупа зимой.
— Есть у меня, дяденька, тулуп справный, да все мне как летом тёпло. А застыну, на дровнях сидевши, так пробегусь рядом и разом нагреюсь. Про деньги ежели сказать, то малость деду пошлите, чтоб праздник старому сделать. Прежние все помалу на хозяйство перевел. А много не нужно. И так барин с приказчиком богатеями водят. Ведь и сюда оттого нарядили, что кони у нас хороши. Ну, и я на других не кивал, раз тебя да город столичный поглядеть обнадежился.
— Когда ж завтра едете?
— Со светом. Как к ранней заблаговестят.
— И подарков никому купить не сумею, — пожалел Иванов.
— Дозвольте я кой-чего соберу для женского пола из того, что мне подружки надарили, — предложила Анюта.
— Собери, чего тебе не жалко, — согласился гренадер.
Когда хозяйка вышла, взяв одну из свечей, Михайло сказал вполголоса:
— Видать, добрую душу сыскали. Другая баба за окруты с жадности задавится.
— Добрей нет человека, — так же негромко ответил Иванов. — Ну, рассказывай. Все не разделившись живете? Тесно ведь.