Судьба фантастической гипотезы
Шрифт:
«Гипотеза контракции была исключительно красивой концепцией, и именно её красота и кажущаяся физичность гипнотизировали учёных почти 100 лет (до 30-х годов нашего века)».
Гипотеза контракции вобрала в себя все достижения науки прошлого. Нашли в ней своё место и суждения плутонистов. Ведь она прямо утверждала, что роль глубинных сил в формировании лика Земли определяющая. Но не были отвергнуты и выводы, добытые нептунистами. Внешние силы — согласно взглядам контракционнстов — тоже играют немалую роль: вода и воздух сглаживают рельеф материков, разрушают горы, реки переносят огромное количество обломочного материала. А сверху сушу и дно океана, как правило, покрывает слой, который представляет собой в значительной мере результаты деятельности
В науках о Земле после нескольких столетий, сплошь наполненных неуверенностью, острой борьбой различных концепций, наступили, наконец, относительно мирные времена. Споры теперь велись лишь по более узким проблемам. Главные же представления, казалось, сформулированы столь основательно, что можно было, по мнению многих специалистов, считать их незыблемыми и вечными.
И это убеждение стало господствующим. Оно было очень дорого учёным. Ибо они знали, что контракцию наука воистину выстрадала. Оттого всякие покушения на неё не могли не вызывать целого взрыва эмоций.
Помните? Такая же примерно ситуация сложилась к началу нашего столетия в физике. Там тоже существовало непреложное убеждение, что теоретические основы этой науки выработаны к этому времени раз и навсегда. Ведь недаром же учитель Макса Планка, услыхав от своего ученика, что тот намерен посвятить себя теоретической физике, выразил крайнее неудовольствие. Он был уверен: здание этой науки уже в основном возведено, то, что осталось не вполне достроенным, относится к разряду «отделочных работ», и посвящать себя такого рода мелочам недостойно большого таланта. А всего несколько лет спустя (в 1900 году) Макс Планк сформулировал идею, которой суждено было разрушить один из краеугольных камней фундамента «почти законченной» теории. Планк предположил, что атомы испускают и поглощают энергию порциями — квантами. Проходит ещё пять лет, и Альберт Эйнштейн обосновывает идею о том, что свет — это поток фотонов — квантов световой энергии. Экспериментальное подтверждение этой идеи стало началом бурного развития квантовой теории, без которой немыслимо всё современное естествознание.
В науках же о Земле не только сто лет назад, но и в более близкое к нам время от эксперимента столь чёткий ответ получить не удалось. Отчего основания утверждать, что концепция контракции обречена на вечную жизнь, были психологически ещё более вескими, чем в физике.
И те учёные, которые оценивали новую концепцию именно так, были не столь уж глубоко неправы. Если она не стала вечной, то во всяком случае претендует на рекорд научного долгожительства. Ведь это в девятнадцатом — двадцатом веках случается чрезвычайно редко, чтобы концепция, даже значительно изменяясь и дополняясь, но всё же в своей сути оставаясь прежней, без малого столетие господствовала в науке.
А с контракцией было именно так. Я призываю читателей старших и средних поколений, тех, кому сегодня за сорок, напрячь память — в школьные годы нас учили: Земля напоминает собой сохнущее яблоко.
Вот на этом мы и закончим наш первый экскурс в историю. Вывод из него ясен: магистральное направление развития идей в представлениях о формировании лика Земли привело к тому, что во второй половине девятнадцатого века концепция контракции заняла господствующее место.
Тихие голоса
И вот наряду с этой борьбой разных концепций, в которой принимали участие известные учёные, истинные авторитеты своего времени, появлялись в научной литературе суждения тех, кого с высоты сегодняшнего дня можно отнести к предтечам мобилизма.
Едва ли не первым высказал идею о дрейфе материков в конце семнадцатого века аббат Ф. Пласе. Он утверждал, что во времена, предшествовавшие всемирному потопу, Америка соединялась с Европой и Африкой. Однако высокочтимый аббат не привёл каких-либо доказательств в пользу такого предположения, не
Голоса же многих других мобилистов до нас попросту не дошли, и о том, что подобного рода точка зрения время от времени возникала в науке, мы можем судить по случайным следам. Один из них сохранил для нас известный труд Михаила Васильевича Ломоносова «О слоях земных». Учёный, рассуждая о том, почему остатки теплолюбивых животных и растений обнаруживаются в полярных странах, констатировал, что этому факту даётся два разных объяснения. Согласно одному повинно здесь изменение в наклоне земной оси, приведшее к резким переменам климата в разных районах планеты, то есть климат нынешнего Заполярья был некогда близок к тропическому. Второе объяснение состоит в «катастрофическом» перемещении «великих оных частей» (то есть участков суши, где обнаружены находки) из одного района планеты в другой «силой подземного действия».
Сам Михаил Васильевич ни к одной из помянутых точек зрения не присоединился и, видимо, считая подобные взгляды не слишком убедительными, не счёл нужным указать, из трудов каких учёных узнал о существовании того и другого воззрения.
Мобилистские суждения, высказанные в семнадцатом-восемнадцатом веках, предстают перед нами редким пунктиром. Его соединение можно (хотя и условно) датировать началом прошлого столетия.
В 1805 году в Санкт-Петербурге вышла книга Ивана Ертова «Мысли о происхождении и образовании миров». На сей раз своими мыслями делился с читающей публикой не специалист, а любитель, не получивший сколько-нибудь последовательного — «правильного» — образования, самоучка, доморощенный философ. Поэтому точность терминологии сочинителя явно оставляет желать лучшего. Правда, с кое-какими суждениями настоящих учёных Ертов был знаком, а иным из его мыслей трудно было отказать и в смелости, и в толковости. Однако и наиболее глубокие из них вряд ли поднимаются выше уровня догадок, рождённых игрой, хотя и проницательного, но не отшлифованного постоянной работой в науке ума.
Миры (под коими автор, видимо, подразумевает тела Солнечной системы) произошли, как пишет Ертов, из некоей первобытной жидкости, разложившейся на простые и сложные тела. Можно лишь догадываться, что, по всей видимости, автор само Солнце от планет не отличает, во всяком случае по его описанию дневное светило предстаёт неким тёмным телом и при том, видимо, вовсе не раскалённым, ибо Ертов считает, что и на его поверхности есть не только материки, но и «ямы с водой».
Автор убеждён, что Земля изначально была покрыта сплошь водой, причём утверждает, что глубины этого первородного океана были невелики («несколько сажен»). При этом плапета имела форму правильного шара. Переходя к проблемам дальнейшего преобразования лика Земли, Ертов заявляет, что он совершенно не согласен ни с одной из распространённых в его время концепций — ни с представлением о господствующей роли подземных сил в формировании рельефа, ни с идеей всемирного потопа, ни с утверждением об осаждении веществ, слагающих наши материки из первородных растворов.
В противовес всем этим суждениям Ертов предлагает собственную теорию формирования материков и океанов. Исходное её положение не вызывает сомнений: на Земле существуют два противоположных полюса — Северный и Южный. Однако Ертов делает из этого далеко идущие выводы. В период рождения планеты положительный полюс притягивал к себе одни вещества, отрицательный — другие. Вещества настилались слоями. И это положило начало первичной неоднородности земной поверхности.
По дальнейшему изложению можно догадаться, что в момент рождения Земля не вращалась вокруг собственной оси, была неподвижна. Когда же она начала вращаться (почему это произошло, автор не указывает), то во время первого же суточного круга материки «выкатились» из-под океана в Северное полушарие.