Судьба и грехи России

Федотов Георгий Петрович

Федотовское решение проблемы эсхатологии и культуры отбрасывает культуру без эсхатологии и эсхатологию без культуры. Соответствующие мировоззрения, распространенные в русской эмиграции, Федотов объявляет не церковно-христианскими. Но чисто теоретическое примирение двух крайних терминов не устраняет психологического затруднения: как можно созидать культуру и одновременно ожидать ее конца. Выход философ видит в разном понимании времени и формы конца.

Евангелия не дают ответа о времени конца, поэтому столь частые в христианской эсхатологии хронологические спекуляции о конце мира для Федотова сомнительны и даже вредны, ибо они подрывают энергию социальной воли. По его убеждению,

норму нужно искать в соответствии установок жизни личной и социально-исторической. Мысль о конце истории, как и факт неизбежной личной смерти, может стать источником постоянной поверки совести, углубления опыта, но может быть источником уныния, безнадежности, дезинтеграции и даже «прелестью» освобождения от своего призвания, отказа от своей судьбы. В отношении ко времени, телу, природе Федотов отстаивает против платонизма библейский реализм, согласно которому все временные формы истории есть богозданные сферы действительности, сферы творчества и спасения человека.

Эсхатология Федотова -предполагает высшую степень социальной дисциплины и ответственности, требует всегда быть на своем посту, где бы этот пост ни был. Философ это формулирует в максиме личной жизни и в максиме культурной деятельности: «Живи так, как если бы ты должен был умереть сегодня, и одновременно так, как если бы ты был бессмертен; работай так, как будто история никогда не кончится, и в то же время так, как если бы она кончилась сегодня»(2).

Наше отношение к концу зависит не только от понимания времени

___________________

1 Федотов Г. П. Новый Град. Нью-Йорк, 1952. С. 322.

2 Там же. С. 326.

==19

конца, но и от представления о форме конца, под которой Федотов разумеет его основной характер. Здесь видится или катастрофа, или преображение. Даже если только катастрофа, то или с гибелью старого мира и творением «нового неба и новой земли», или с преображением этого мира.

Казалось бы, Апокалипсис предуказывает разрушительный страшный конец. Но такая эсхатология несовместима с социальным служением. Федотов верно .замечает, что именно поэтому новое западное христианство практически отказывается от эсхатологии. Для самого русского мыслителя такой образ конца оставляет «слишком мало места надежде».

Спасительной, освобождающей оказывается живо подхваченная некоторыми русскими религиозными философами и богословами XX века идея Н. Ф. Федорова об условном значении пророчеств. Пророчество не есть откровение фатальной предопределенности. В истолковании Федотова эта мысль находит углубленное применение. Если всякое пророчество есть обещание или угроза, то Апокалипсис одновременно и угроза, и утешение: «угроза для грешного мира, утешение для верного остатка!»(1). В божественном замысле истории, в самом составе ее содержится человеческая свобода, которая сообщает истории непредвиденность.

Таким образом, кроме пессимистической эсхатологии возможна и оптимистическая идея конца. Для Федотова обе эти концепции вероятны, но надежда и любовь склоняют его ко второй. Кроме того, наряду с федотовским оптимистическим взглядом на эсхатологию Федотов отмечает и новое понимание трагической эсхатологии, которое религиозно оправдывает дело культуры. Небесный Иерусалим здесь является не просто даром Божиим, но богочеловеческим созданием. Все творческие усилия людей не пропадают, все сотворенное людьми воскресает, преображается и складывается, как камни, в стены вечного Града.

Но и в этом случае остается неудовлетворенным требование всеобщности спасения.

В Небесный Град входит лишь остаток человечества,

большая часть людей гибнет. Напрашивается третий вариант эсхатологии, соединяющий идею гибели с чаянием всеобщего спасения, апокатастасиса. Но восстановление всех в добре волею Божией исключает личную свободу человека, его свободный выбор. Апокатастасис был осужден церковью. Федотов отбрасывает его как богословски порочный и приходит к выводу: «В современных условиях мира чаяние скорого конца предполагает согласие на гибель не только истории и культуры, но и огромного большинства человечества»(2). Любящее евангельское сознание согласиться на это не может, оно может склониться перед трагической неизбежностью конца, но не молиться о его ускорении. Поэтому Федотов, желая сочетать оправдание общего дела с упованием общего спасения, принимает эсхатологию условных пророчеств. Но и здесь он осторожно допускает лишь возможность оптимистического конца.

Мы видим, что Федотов перед лицом глобальных катастроф XX века делает свой выстраданный историософский выбор на основе не только христианской веры, но и общечеловеческой надежды и любви.

Культурно-историческое кредо и социальная программа Федотова — «Новый Град». Что заставило его в журнале под таким символическим названием объединить разных людей и заявить о некотором единстве идей?(3) Старый град — это культура великих государств Европы. Но они

________________________

1 Федотов Г. П. Новый Град. Нью-Йорк, 1952. С. 238.

2 Там же. С 331.

3 См.: Федотов Г. П. Новый Град // Новый Град. 1931, № 1. С. 3-7.

==20

 полуразрушены катастрофой войны, истощены, раздираемы внутренними противоречиями. Поиск Нового Града порожден ощущением и осознанием тотального экономического, политического, социального, национального кризиса Европы первой половины XX века, предчувствием новой, небывалой войны.

Среди величайших государств Европы участь России оказалась тяжелее всех. Для новоградцев «она расплатилась и за свои собственные грехи, наследие своей трагической истории, и за грехи капиталистического мира, вовлеченная в общий его пожар»(1). Россия — «жертва безумного самоубийства», Россия — угроза всему миру.

Федотов не видит пути назад, «к теплу отцовских очагов». Новый Град закладывается на похоронах отечества, в искушении мыслью об апокалипсисе культуры, о последнем ее часе. Но Федотов не с теми, кто бессильно поддается этому искушению, не с теми, кого зовет в пустыню. Он готов бороться и идти к Новому Граду, который «должен быть построен нашими руками, из старых камней, но по новым зодческим планам» (2) . Русский мыслитель видит источник надежды на новый строй в духовных и материальных силах старого человечества. Он живет идеей реконструкции.

Однако не ко всем, кто искал Нового Града, Федотов готов был присоединиться. Он прокладывал свой путь. И на этом пути первым вопросом для Федотова стал социальный вопрос. Социальный вопрос он понимал прежде всего как практический вопрос, как задание «внести разумность в хозяйственный хаос и справедливость в мир, где эксплуатация и борьба классов»(3). Ясно, что здесь мы имеем дело с абстрактным идеалом социализма. Но сам Федотов, с юношеских лет увлекавшийся социализмом, не спешит определить смысл будущего хозяйственного строя этим словом. Он называет его «трудовым». Отдавая первенство труду, а не капиталу, Федотов хотел сохранить в хозяйственном процессе начало свободы и творчества. В этом он и видел всю трудность и особенность современной социальной проблемы.