Судьба ополченца
Шрифт:
Холод пробирает до пяток, когда подумаешь, что они сделали бы со мной и Хотько, поймав во время поджога. По ниточке разобрали бы! Но судьба не хотела пока нас отдавать и уберегла.
В конце декабря удалось мне поработать над задуманной картиной о бригаде. Уже был составлен список, кого писать; сделал я эскиз, его тоже очень ревностно обсуждали, кто и на каком месте будет изображен. Момент для картины я взял — выход бригады на операцию, чтобы дать как можно больше портретов. Момент этот был всегда очень торжественным. Бригада выходила из леса и двигалась в Антуново, которое называли «Малой Москвой». Здесь был штаб нашей партизанской артиллерии, сюда выезжало командование, давались задания отрядам, и они уходили
Сделал я подрамник сто на сто восемьдесят пять, наши женщины сшили мне в швейной мастерской холст на него. Кисти я тоже начал сам делать и теперь ждал Косы-го, пообещал мне Косый Василь принести хорька для акварельных кистей, но все никак не может поймать. Пока переношу эскиз на холст углем.
Уголь я тоже сам приготовил. Нарезал в размер консервной банки веточек березы и ивняка; береза тверже дает уголь, а ивняк мягче. Набил банку с прутиками песком, замазал глиной и положил в угли костра, когда он прогорел, чтобы не было сильного жара. Потом сбил аккуратно глину и выбрал из песка угольные палочки, рыжие отбросил — эти не годятся, а черными можно работать.
Угольный рисунок фиксирую акварельной краской: те линии, которые нужно оставить, навожу, а остальные смахиваю, и получается прозрачный акварельный слой, под которым просвечивает рисунок. Теперь можно переходить на масло. У меня есть немного марса светлого, в красках, которые принес Опенок, и я жиденько, лессировками, начинаю аккуратно прорабатывать форму марсом.
Картина большая, в землянке еле помещается. Пишу для нее этюды, портрет за портретом, приходят партизаны, позируют. Эти портреты делаю акварелью или карандашом, так как тратить масляные краски на этюды не могу, нужно для картины беречь. За день в нашей землянке перебывает такая масса народа, каждому интересно, кого художник рисует и что на картине нарисовано.
Слева в картине — группа комсостава бригады. Акварельный этюд Дубровского и Лобанка у меня уже есть, они изображены в рост, в серых шинелях до земли. Рядом с комбригом и комиссаром стоит Михаил Жуков, заместитель комбрига по хозяйственной части. Михаил — коренастый, небольшого роста, лицо скуластое с карими глазами. Пришел он в бригаду одним из первых. Слева от Дубровского — Семен Бородавкин {32} и Митя Короленко, за ними — Василий Никифоров, Михаил Диденко и Борис Звонов; здесь же Митя Фролов и Толя Марунько. Возле Диденко, крайний слева в картине, — Володя Качан. Володя высокий и худой, он очень сильно болен язвой желудка, но, несмотря на это, стал подпольщиком после оккупации, а когда организовалась бригада, назначили его помощником начштаба; по образованию он педагог и, помимо штабной работы, с самого начала ведет историю бригады. Качан единственный в картине получил это право не за боевую деятельность, а за совокупность своей работы в бригаде, это очень мужественный и надежный человек. За группой комсостава — на конях, с автоматами на груди Иван Чернов и Михаил Чайкин, они в бригаде с начала ее существования. Позднее Михаил стал командиром кавэс-кадрона бригады, а Ваня Чернов — командиром отряда.
32
Уже после войны я узнал, что настоящее имя Бородавкина — Степан. Многие, особенно из местных, уходя в партизаны, меняли имена, чтобы не подвергать своих близких опасности. — Примеч. автора.
Крайний справа в картине — Иван Китица. Ваня — представитель Витебского обкома в бригаде. Это очень активный и непоседливый человек; хотя он был прислан в бригаду не для боевых действий, он как-то стеснялся своего инструкторства и старался быть бойцом, участвовал в рейдах. Позднее его убили в бою.
В конце декабря возле деревни Каменка погиб в бою Анатолий Марунько. Бой под Каменкой был жестокий, наши держали оборону. Марунько командовал отрядом,
Мы с Хотько вернулись из Пышно в тот день, когда погибшего Анатолия привезли в лагерь. Достали его документы.
Я попросил дать мне паспорт и переснял с него фотографию. По этому портрету Марунько будет вписан в картину «Выход бригады Дубова на операцию».
До войны Анатолий был учителем, и все его ученики во время оккупации стали подпольщиками, а потом вошли в партизанский отряд. Я не знал его, но видел, как переживали его смерть партизаны, каждый мог сказать о нем самые хорошие слова, любил он людей, и люди его любили.
Глава восемнадцатая. Январь 1943
Рейд на Чашники. — Бригада на марше. — На окраине Чашник. — Задачи разведчика. — Бои в Чашниках. — У меня есть конь. — Тревожная ночь. — Огонь на себя. — Что значит «додержаться в бою». — Осечка. — Как непросто все было. — Возвращение в лагерь. — Сожженная Слободка
Далеко растянулась бригада по снежным буграм, идут бойцы, тянутся обозы, на санках сидят пулеметчики, выставив ноги в разные стороны, они у нас привилегированные — им и сани, и кони самые лучшие, чтобы из сугробов, когда нужно, могли вытащить пулемет и доскакать до места, ждущего помощи огнем этого спасительного или крушащего, строчащего свинцовым градом небольшого, но сильного оружия; пулемет — он сросся с партизанским отрядом, стал его живым другом.
Бригада направляется на Чашники, надо потревожить фашистов в этом районе. До сих пор действовали в основном в Лепельском, то засады, то на гарнизон в Ушачах налет, и добились своего, вынудили оккупантов уйти из района. А сейчас идем в Чашники. Операция предстоит крупная, поэтому руководят рейдом комбриг Федор Фомич Дубровский и комиссар бригады Владимир Елисеевич Лобанок. Дубровский и Лобанок вели партизанскую войну в двух районах, Чашницком и Лепельском, но в августе прошлого года объединили своих людей и стали сильной бригадой из пяти отрядов действовать в двух районах, так сподручнее было, требовались мощные удары, с артиллерией и с большим количеством пулеметов.
Январское солнце ярко светит, отбрасывая от колонны партизан, деревьев, сугробов синие тени. Рыжие лохматые кони в запряжках ходко тянут орудия, морды лошадей в серебристых иголочках инея. Тасс с жердиной в зубах обегает по снегу колонну, держится в стороне от людей и коней, он несет важную вещь, поручено хозяином. Если он без ноши, то будет коней за ноги хватать, а там, смотри, еще перекинет кого, ударив передними лапами так, что человек не успеет «ай» сказать. Я сижу в санках с Семеном Бородавкиным, он начальник штаба бригады, а раньше, до войны, был прокурором, затем секретарем райкома в Ушачах. Семен относится ко мне хорошо, вот я и еду у него в санках.
Растянулась бригада километров на пять, входит голова колонны в одну деревню, а хвост еще во второй или третьей находится — живописное зрелище! Многие верховые в белых полушубках самодельных, в бригаде свои дубильные мастерские, вот и шьют белые с косматыми воротниками кожухи, не пропускающие мороз, а оружие на них горит горячими красками, черные автоматы блестят, отражая солнце. «Как ест архангелы!» — говорят между собой старушки.
Растягиваем колонну тоже с умыслом. Много глаз смотрит на движущуюся бригаду — и добрых, и злых, вот и передадут фашистам в Лепель, что, мол, шли, растянулась колонна на три села, — а нам того и надо, пусть знают, что у них под боком такая сила. Да еще прибавят свои про оружие — автоматы, их, как бы не понимая, называли в народе «колотушками» и рассказывали: «Все проехали на лошадях, с колотушками на груди и железными сковородками», то есть дисками. Душа у меня радуется — такой и напишу бригаду в картине! И уже смотрю на наш марш, обостренно воспринимая — кто как сидит на коне, во что одет, масти коней, цвет санок… На первом же привале делаю наброски. Мороз щиплет щеки, руки быстро замерзают, но появляется целый ряд рисунков. Вот и Серый, жеребец Дубровского, уже на бумаге.