Судьба по-русски
Шрифт:
И надо же! На следующий день в моей квартире раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Ну что, «революционеры», получили по жопе? — Трубку бросили… Гудки…
Сказать, что я удивился этому анонимному звонку, не могу: я знал — злорадствовал кто-то из театра, из тех, кто не хотел принимать ни нового руководства, ни перемен… Но от кого же мы получили пинок под зад?
Открыл свежий номер «Известий», как всегда, с последней страницы. Увидел крупный заголовок «Обиделись. А зря». Под ним — уже помельче: «Реплика „Крокодилу“». Вижу — наше письмо, где были такие строчки: «…Спектакль „Палата“, по всеобщему
А чуть ниже в газете было напечатано: «От редакции». Теперь уже «Известия» нас вразумляли: «…Удивляет прежде всего то, что, признавая на словах возможность разных точек зрения на произведение искусства, Е.Р.Симонов и Е.С.Матвеев самим тоном письма по существу начисто отрицают эту возможность… Неужели чувство обиды, некритическое отношение к своему спектаклю лишает их чувства юмора и желания творческого спора».
И в самом конце действительно дали нам «по жопе»: «Надо спорить, товарищи! Спорить, а не становиться в позу обиженных, как это сделали уважаемые нами мастера Малого театра».
Поразительно! «Известия», по сути дела, согласились с «Крокодилом», чем напрочь зачеркнули свое собственное прежнее мнение о «Палате». Нас высекли. Правды, поддержки искать было не у кого и негде. Горькие, очень горькие мысли приходили в голову: не иначе — мы попали в какие-то игры.
Разгадку ожидать пришлось недолго.
Приехав в Париж, мы (Вия Артмане, Лев Кулиджанов и я) были приглашены в наше посольство на просмотр французского фильма «Человек из Рио» с Жан-Полем Бельмондо в главной роли. Долго томились мы в ожидании сеанса — все ждали приезда А.И.Аджубея. Как только он появился, я постарался отступить в сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом. Что-то неприятное шевельнулось во мне при виде его… Но…
— А, Евгений Семенович! — широко раскрыв руки, он сам подошел ко мне. — Поди, еще сердишься на «Известия»? — спросил, приятно улыбаясь, заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК.
— Уже забылось, Алексей Иванович, — коротко ответил я.
— Ерунда все. Пойми… Ну, высекли бы мы, допустим, слесаря, а не артиста… Авторитет же газеты в том, что для нас нет привилегированных…
Не очень твердо ступая, он направился в зрительный зал. Уселся. На экране пошел «Человек из Рио».
А я, человек из России, думал о чести, достоинстве и прочей «ерунде»…
Леонид
1960–1964 годы были у меня периодом высокого напряжения творческих сил. Сам себе мог бы позавидовать… Почти параллельно шла работа в кино — над образами Нагульнова в «Поднятой целине», Нехлюдова в «Воскресении», Трофима в «Жеребенке» — ив Малом театре — над ролью Михаила Ярового в «Любови Яровой». Испытать такое счастье в жизни удается не всегда и не всем актерам. И каждая роль требовала максимальной нервной и физической отдачи.
Не знаю, то ли перегрузил я себя, то ли травмы сказались, то ли измучился от недосыпания, но впервые я почувствовал свое сердце… Застучало с перебоями… Врачи категорически настаивали:
И вот оказался я в «Рузе», подмосковном доме отдыха Всероссийского театрального общества (ВТО). Выдался, надо же, в обычно вьюжном феврале тихий и теплый день. Пышный, лохматый снег лениво опускался с небес. В такие минуты хочется побыть в одиночестве — помолчать, подумать… Шел я по аллее, слушал тишину… И вдруг навстречу мне — Утесов! Кумир моей юности, герой любимого фильма «Веселые ребята», овеянный славой эстрадный артист, певец!..
Я растерялся, почувствовал, как кровь ударила в лицо… Как в этом случае быть?.. Конечно же, младший старшему, даже незнакомому, должен первым сказать «здравствуйте»— так учили нас, детишек, в деревне. Молниеи пролетел в памяти рассказ о Василии Ивановиче Качалове, который, когда прохожие на улице Тверской приветствовали его, отвечал каждому незнакомцу, чуть кланяясь почтительно.
«Может, сигануть с дорожки? — подумал я. — Нет! Могу утонуть в высоком сугробе… Тогда наберусь нахальства и скажу: „Здравствуйте, Леонид Осипович!“»
И не успел. Утесов, приблизившись, остановился, вгляделся в меня и со своей знаменитой хрипотцой игриво воскликнул:
— Боже ж ты мой!.. Живого князя вижу! Как прикажете величать вас, не Дмитрием же Ивановичем?
Я смутился:
— Женя… — Жуть, как нелепо прозвучало это «Женя».
Леонид Осипович, надо полагать, заметил мое волнение, легко перевел разговор на профессиональные проблемы.
— Интересно, как вы себя чувствовали, переходя «из грязи да в князи»?
Я понял, что он имеет в виду: от Нагульнова к Нехлюдову. Его сердечность, искренность сразу расположили меня к откровенности и доверию. Я почувствовал желание выговориться, но не знал, с чего начать… Душа-то моя — как клубок из разноцветных чувственных нитей. В этом клубке есть красное и синее, черное и белое, радость удачи, отчаяние, надежда, страх…
Леонид Осипович, смахнув с моего плеча мокрый снег, спросил:
— Ну, признайтесь, трусили?
— Нет! — выпалил я. — Страх испытывал, да! Но трусость — нет! Страх рождал во мне силу преодоления его, азарт! Трус ведь на амбразуру не кинется, так мне кажется. — Высказался и осекся. Самому противно сделалось: какие банальности говорю.
Мой собеседник ничем не выразил своего отношения к моей запальчивости и, вслушиваясь в хруст снега под ногами, раздумчиво сказал:
— Русский театр всегда был знаменит искусством актерского перевоплощения. Господи, какие чудо-характеры лепили Москвин, Хмелев, Тарханов, Шаляпин…
— Сегодня, к несчастью, это искусство не поощряется, — посетовал я. — Более того, с чьей-то легкой руки вошло в практику считать, что перевоплощение — это изменение внешности за счет наклеек, париков и причесок. И только-то! Такое упрощение, как ржавчина, въелось в практику. Особенно в кино. А молодые актеры, к сожалению, с необычайной легкостью усваивают невысокие требования к мастерству. И вот в начале творческой жизни принимаются безжалостно эксплуатировать свои психофизические данные. Выстреливаются одна за другой две-три картины, и на актера вешается ярлык: «повторяется», «надоел», «исчерпал себя», «заштамповался»… Беда! Сколько погибло истинно талантливых артистов, так и не испытав, до чего это здорово — влезть в шкуру образа…